Виктория Егорова - Служанка двух господ

Тишина повисла в комнате… От нечего делать я принялась разглядывать сертификаты, висящие над его головой. У Генки на стене висели такие же. Я никогда не видела, как Генка с клиентами работает. Может, так и нужно? Была не была, последняя попытка.

— Ну, не то чтобы депрессия. Злость скорее. Я десять лет старалась догнать мужа и вырваться вперед. И пусть он меня догоняет!

Я не заметила, как начала говорить быстрее и громче. Я даже запыхалась, как будто бежала. А ведь и в самом деле бежала, из последних сил, язык высунула. А на пьедестале почета — другие. А у меня — усталость и одышка. И злость. На себя. Что я такая дура.

— Я такая дура! — произнесла я, всхлипывая.

Ну, теперь-то он начнет меня утешать. Я же плачу.

— А какое отношение к тому, что вы — дура, имеют дети из больницы?

Я перестала плакать и уставилась на него, не скрывая удивления. Более не соответствующий моим ожиданиям вопрос трудно было представить.

— А при чем здесь дети?

— Не знаю. Вы зашли и начали говорить о детях. А потом сказали, что вы — дура, так как десять лет старались доказать мужу, что не глупее его. Не могу уловить, как это связано между собой.

— Никак. Я же сказала, что просто хотела завязать с вами разговор.

— А почему вы не начали с погоды?

— Я думала, если заведу разговор о вашей работе, вам интереснее будет.

— Надеюсь, злиться на меня вы начнете раньше, чем через десять лет.

Я растерянно хлопала глазами, переваривая услышанное. Честно говоря, даже не сразу уловила смысл. Но когда поняла… Черт возьми, какой же идиоткой я была все это время. Даже не замечала, как, подходя к человеку, автоматически стараюсь к нему подладиться. Впрочем, во время работы в детективном агентстве это умение мне очень пригодилось.

— Но согласитесь, что в тактических целях данный прием очень неплохо срабатывает.

— Соглашусь, — кивнул головой Виктор, — но почему бы вам не применить его к Анне Кузьминичне?

Еще чего не хватало! Стараться для этой идиотки.

— Еще чего, стараться для этой идиотки, — выпалила я и испуганно прикрыла рот рукой.

Но Китаец, буду так его звать, только рассмеялся.

— Следовательно, от Анны Кузьминичны вы ничего получить не хотите. А от меня? Что я должен вам дать, согласно вашему стратегическому замыслу?

Я разозлилась еще больше. Потому что все, что я хотела у него узнать, нужно было не мне, а Лехе для какого-то его стратегического замысла. Я совсем запуталась и решила не думать ни о Лехе, ни о маньяке, а попробовать найти то, что нужно конкретно мне, сидящей напротив низенького субъекта с крикливым перстнем базарной торговки на правом мизинце. Я даже глаза закрыла, чтобы лучше сосредоточиться. Откуда-то выплыло белое облако, постояло неподвижно несколько секунд и рассыпалось на множество блестящих шариков, которые посуетились-посуетились, да и сложились в надпись, выбитую на скале. Хочешь — читай, не хочешь — мимо ходи. Я прочитала. И так удивилась, что начала тереть закрытые глаза — если галлюцинация, то должна исчезнуть. Опомнилась. Открыла глаза и наткнулась на насмешливую улыбку Виктора.

— Ну и что вы там увидели такое страшное, что поспешили вернуться?

— Смысл жизни, — выкрикнула я. Волна радости мягко и бережно подхватила меня и понесла прямо к сияющему берегу человеческого счастья. — Смысл жизни. Там было написано «смысл жизни». Это то, что я должна найти. С вашей помощью, конечно, — я смутилась и отвела взгляд.

Смысл жизни. Вряд ли можно сыскать предлог глупее. В этих словах было что-то фальшивое, как сливочный вкус маргарина «Rama», который всегда оборачивается изжогой.

Сейчас Виктор захохочет, покажет мне на дверь, я выйду, дверь захлопнется, и… Но Виктор не засмеялся. Смотрел на меня серьезно, даже немного грустно. Словно знал, чем кончаются такие поиски. Но понимал, что останавливать меня — поздно. Мне захотелось заплакать. По-настоящему. Поэтому я встала и сказала, что должна идти, а то дети одни, без присмотра, и мне влетит.

— Сбегаете? — к Виктору вернулась его насмешливость.

— Нет, но почему-то хочу хорошо выполнять свои обязанности в больнице. Лучше я буду приходить к вам в те дни, когда не дежурю. Можно?

— А если я отвечу «нельзя», не придете?

Не знаю, какой он там психотерапевт, но злить клиента он умеет блестяще. Причем так, что, кроме как на себя, и злиться не на кого. И от этого злость становится еще сильнее. Но какая-то странная злость — веселая.

— Я же не могу заставить вас говорить со мной.

— Заставить не можете, а вот заинтересовать… Сегодня мне было интересно. Приходите.

— Послезавтра?

— Хорошо. А время?

— Мне все равно. У меня выходной.

— Тогда приходите к трем, — он улыбнулся, — будете моим завершающим аккордом, как сегодня.

Я кивнула и направилась к выходу. Но у самой двери остановилась.

— Нужно же об оплате договориться.

Его брови поползли вверх, а улыбка — в стороны.

— А я со своих сотрудников денег не беру.

Удивлению моему не было предела.

— А я слышала…

Тут он захохотал.

— И это говорите вы, о ком уже сочинили десяток легенд!

Я покраснела и выскочила за дверь. И вовремя. Анна Кузьминична уже маячила в коридоре.

— Где вы шляетесь? Дети брошены без присмотра.

Брошенные дети мирно сопели в подушки. Но формально она была права.

— Прошу прощения, — начала я вежливым тоном, каким воспитанный человек разговаривает с другими. Но, заметив выражение превосходства, наползающее на лицо Анны Кузьминичны, как назойливая реклама на экран телевизора, продолжила иначе: — Советовалась с психологом. Лиля мне сегодня надерзила. Еле удержалась, чтобы ей не нагрубить. Не знаю, как и быть, — тарахтела я, честно раскрыв глаза, — кричать на нее нельзя, можно приступ спровоцировать. А в инструкции, которую вы мне читать давали, написано, что санитарки должны быть вежливы с больными.

Анна Кузьминична поджала губы и удалилась с поля боя. Я показала себе большой палец, задранный к потолку, но радости не испытала. Неужели говорить колкости старшей медсестре и есть смысл моей жизни? Стало тошно, как после коробки шоколадных конфет, неосторожно съеденных в один присест. Я вздохнула и села на стульчик — сторожить детей, чтоб не сбежали. Тело ломило, и мышцы болели, будто я вымыла полы во всей больнице. Тяжелое это дело — искать смысл жизни одновременно с поисками маньяка.

За последние дни, занятая своими переживаниями, я отодвинула мысль о маньяке на задний план. Не забыла о нем, но прежняя острота притупилась, и кровавый убийца сравнялся по значимости с прогнозом погоды. А ведь на его совести четыре трупа. Хорошо еще, что он совершает убийства раз в три месяца. Есть время, чтобы его вычислить. А вдруг он ускорит темп? И его следующей жертвой может стать да хоть бы и Лиля. У меня похолодела спина. А что? Двенадцать лет, дерзкая, целыми днями слоняется по улицам, подвержена припадкам. Упадет неудачно, разобьет голову, ни у кого и сомнений не возникнет относительно причин смерти. Самый удачный претендент на роль трупа. Интересно, а как маньяк выбирает свои жертвы? Я остановилась. До сих пор поиски маньяка походили на поиски клада. Лежит где-то сокровище зарыто-запрятано и ждет, пока кто-то разгадает зашифрованную карту. А ведь маньяк — живой человек. И очень может быть, что это кто-то из тех, с кем я разговариваю, ругаюсь, пью чай, говорю о погоде или — не хочется об этом думать — делюсь тайнами души. И мне стало страшно.