Татьяна Устинова - От первого до последнего слова

Таня эту чашку обожала. Ей нравилось думать, что Павел Астахов решает свои жизненные головоломки и пишет свои книги с точно такой же чашкой, как у нее!

– Чашку уберите, – велела Таня, разгадавшая Ритусин маневр. – Пирог я все равно не буду.

– Да как ты не будешь, смотри, какой красавец!

– Не пирог, а кипарис? – осведомилась Таня.

– Сама ты кипарис! Клубника вся сошла, вот из первой малинки для тебя специально старалась! Для тебя и для Максимки!

– Я не буду пирог, – повторила Таня, косясь на «красавца». Она отодвинула пустую плошку, доела хлеб и дала себе слово, что до завтра есть не будет ни за что. – Вы знаете, где я работаю, Ритуся?

– Знаю! Это все знают!

– А там, где я работаю, нужно соблюдать форму!

– Так ты соблюдаешь! Не ешь ничего!

– Если б я могла не есть, – сказала Таня мечтательно и понюхала пирог, – я бы, знаете, какая была красавица?!

– Ты и так красавица!

– Да ладно вам, Ритуся! Я красавица, только когда не ем вообще! То есть совсем! Я даже от воды поправляюсь! Вот выпила стакан воды и килограмм набрала! Куда мне пироги есть!

– Ну ма-аленький кусочек! Ну просто так, Танюш, чтоб жить веселее было!

Они бы еще долго препирались, если бы Ритуся вдруг не стала прислушиваться к каким-то звукам, доносившимся с улицы через открытое окно. Лицо у нее сделалось озабоченным.

– Что такое? – лениво спросила Таня.

Она раздумывала, не съесть ли ей кусочек пирога. В конце концов, от одного кусочка ничего ведь не будет! Или будет?

– Ты тогда хоть чайку попей, – предложила Ритуся. – Давай я тебе чайку-то налью, свеженького, с мяткой! Ты пей, а я пока пойду у тебя в комнате приберу.

– Не нужно у меня ничего прибирать, – рассеянно отвечала Таня, раздумывая о пироге. – Вы же знаете, когда я работаю, у меня на столе трогать ничего нельзя!

Пожалуй, сейчас она его есть не станет. Она будет пирог есть вечером, вместе с Максом. Они усядутся на террасе, поставят на стол пирог, начнут есть его и запивать чаем!

А еще вчера она купила в крохотном продуктовом магазинчике, кажется единственном уцелевшем из советского прошлого, мешок астраханской воблы.

Они с Максом обожали воблу. Это называлось «пижамная вечеринка», черт его знает почему! Вечеринки с воблой происходили исключительно летом. Они расстилали на полу террасы большой лист бумаги, садились по-турецки, чистили воблу и ели ее, сколько захочется. Таня всегда нарезала огромную миску свежих огурцов и еще черного хлеба. Макс запивал воблу газированной водой, а Таня – пивом.

Рыбой по всему дому после такой «вечеринки» воняло еще дня два, но это никого не смущало.

Значит, так. Она поедет в город, повстречается с тем врачом, которого ей обещал Абельман, выяснит, отчего все-таки помер писатель Грицук, быстренько примчится домой, и они с Максом станут есть воблу, а потом пить чай с пирогом. Пирог на ночь, ясное дело, хуже не придумаешь, но должны же быть в жизни хоть какие-то радости!

Вот как все будет.

– Ритусь! – прокричала Таня вслед домработнице, которая поспешно удалялась из столовой. – Ритусь, а у нас есть черный хлеб и свежие огурцы? Если нет, придется вам сгонять в магазин!

– Да ничего не придется, – издалека отвечала Ритуся, – огурцы у нас свои, кто не знает, а хлеба я сегодня на станции две буханки взяла!

– А куда вы делись-то?! А?!

Таня прислушалась, но ответа не получила, пожала плечами, намереваясь отхлебнуть из кружки чаю с мятой, и тут в дверях, выходивших в сад и распахнутых по летнему времени, возник мужчина ее жизни.

Таня совершенно про него позабыла.

Она обожглась чаем, зашипела, поспешно вернула астаховскую чашку на блюдце и сказала неуверенно:

– Привет.

Колечка посмотрел на нее и ничего не ответил.

Он тяжело сопел и отдувался – на улице который день было жарко, а Колечка не выносил жару. Он был довольно толстый, еще когда она только с ним повстречалась, а за годы жизни с Таней превратился в бегемота средних размеров, так что одежду приходилось покупать в специальных магазинах, да и то она не всегда находилась.

Таня смотрела на него жалобно и все никак не могла придумать, что именно ему сказать!.. Он «ушел от нее» недели две назад, когда они поругались из-за ремонта, и с тех пор не появлялся ни разу.

Сначала она звонила – он не отвечал. Потом писала эсэмэски – как в пустоту. Потом она позвонила его маме, в надежде, что та доведет до его сознания, как она, Таня, страдает – мать ей посочувствовала, но заметила Тане, что ее сын всегда принимает решения исключительно сам.

А потом получилось так, что некий хирург с голосом из французского кинематографа пятидесятых и с дебильным именем Эдик сказал ей, что он ничего не боится.

Мне все равно придется вас у него отбить, сказал он ей. Зачем вы мне про него рассказываете?

И все изменилось.

Поначалу Таня уговаривала себя, что измениться ничего не может – в конце концов, она знать не знает этого Абельмана, и не нужны ей сейчас никакие романтические истории, ибо последняя из них летит под откос, так что жизнь трещит по швам, и Таня понятия не имеет, как это остановить! Еще она звезда, ее знают миллионы мужчин, и им кажется, что они ее хотят, но это ничего не означает, уж ей ли не знать!.. И у нее сын, который стал запираться в своей комнате, и с тех самых пор, как мужчина ее жизни поселился у них в доме, они ни разу не ели вместе воблу, сидя на полу на террасе!

Как из всего этого выбираться, Таня не знала, и никакие хирурги не могли бы ей в этом помочь.

Но в тот раз, когда Абельман сказал, что ничего не боится, ее оборона вдруг показалась ей смешной и жалкой.

В конце концов, чего она уж так боится?! Этот хирург приятный мужик, образованный и с чувством юмора, и у него хватает мозгов разговаривать с ней, а не повторять безостановочно пошлые комплименты и выспрашивать, правда ли, что Андрей Малахов женился на Дарье Донцовой!..

Таня сходила с хирургом в ресторан.

Она опоздала, и он смешно ругал ее за это, говорил, что отстоял сегодня три операции и хочет есть, как крокодил, но не ел специально, «нагуливал аппетит», приберегал его для ресторана с Таней.

Он заказал столько еды, что хватило бы человек на шесть, и всю ее съел. Он вовсе не был похож на Колечку с его брюхом, подпертым ремнем. Брюха у Абельмана не было вовсе, он был высоченный, широкий, со здоровенными ручищами.

– А что вы думаете? У меня работа физическая, – говорил он, доедая из ее тарелки какие-то мудреные макароны. – Это у вас умственная, а мы народ простой, все больше руками работаем!

Потом они еще сходили в кино, и там ее кавалер немедленно заснул, причем заранее предупредил, что в кино он спит всегда. Это тоже было смешно, и она оценила, что он все-таки пошел с ней и как-то сразу не стал ни во что играть – не брал ее за руку, не прижимался коленом в темноте, не улыбался плотоядно и со значением, когда на экране целовались. Он на самом деле заснул, подперев рукой небритую щеку, а когда кино закончилось, проснулся и попросил Таню рассказать вкратце, о чем шла речь.