Эмма Скотт - Дотянуться до звёзд [litres]

– Ты влюбилась в меня благодаря тем письмам?

– Все началось с того стихотворения, которое ты для меня написал. Потом ты так откровенно поговорил со мной по телефону, когда я была в Небраске. Тем вечером… Я увидела твою истинную суть, я ее почувствовала. Я ощутила настоящего тебя и почувствовала себя в безопасности. После Дня благодарения все так стремительно завертелось. Я даже начала думать, что мы потеряли друг друга, но потом стали приходить те письма. Читая их, я просто слабела. Все мои внутренние стены, которые я выстроила для самозащиты, разом рухнули. Ты вкладывал свою душу в конверты и отправлял мне. С каждым словом я все больше и больше становилась твоей.

– Моей, – повторил Коннор очень тихо.

Я погладила его по голове – его коротко подстриженные волосы оказались очень мягкими под моими пальцами.

– Ты красив, популярен и богат. Я знаю, ты боишься, что люди видят в тебе только это, но я не такая. Обещаю, даже если ты будешь бедным и все вокруг станут тебя ненавидеть, мое отношение к тебе не изменится. Я знаю твою душу, Коннор, и именно ее я люблю.

– Мою душу, – медленно произнес Коннор, пристально глядя мне в глаза. – Ты влюблена… в мою душу?

– Да, – ответила я. Это слово повисло в воздухе между нами, обнаженное и хрупкое. – Так и есть.

Долгое мгновение мы смотрели друг на друга, а потом Коннор отвел взгляд. Провел пятерней по волосам – по привычке пытался запустить пальцы в пряди, которые теперь были коротко острижены. Он нахмурился, уголки его рта опустились.

«Что-то не так».

Я смотрела на разделяющую нас простыню, чувствуя, как в животе завязываются тугие узлы.

– Что такое?

– Ничего, – сказал Коннор, по-прежнему не глядя на меня. – Просто… – Он резко качнул головой, и тень его красивой улыбки снова показалась на лице. – Ничего. Все прекрасно.

– Прекрасно?

– Нет, боже мой, нет. Все более чем прекрасно. – Он обнял меня и прижал к груди. – Я просто… слишком много всего. Тренировочный лагерь был настоящим адом, и мы уезжаем менее чем через неделю. А теперь еще это… Нужно все это осмыслить.

Я замерла.

– Я не хотела еще больше усложнить тебе жизнь.

– Нет-нет, ты не усложняешь мне жизнь. Нет.

– Мне показалось, ты почувствовал…

– Все хорошо, – заверил он меня и снова обнял.

Я ждала, что он снова заговорит, но Коннор напряженно молчал. Я повернула голову и заглянула в его глаза – лицо Коннора было мрачно, от улыбки не осталось и следа.

– Коннор, что случилось?

– Малышка, я просто устал. Уже несколько месяцев не могу толком выспаться и не знаю, что сказать, чтобы…

– Да?

– Не знаю, что ты сейчас хочешь услышать.

– Я хочу услышать тебя, – сказала я. – Хочу услышать все, что ты захочешь мне сказать.

Коннор кивнул.

– Дай мне немного поспать. Если я посплю, мне станет лучше. Обещаю.

– Хорошо, – медленно проговорила я, укладываясь рядом с ним. – Конечно. Ты, наверное, совершенно обессилен.

Через несколько минут он заснул. Я лежала рядом, пытаясь успокоить смятенное сердце, пытаясь не думать о том, что, возможно, совершила ужасную ошибку. Грудь Коннора под моей щекой мерно поднималась и опускалась.

«Он просто устал, только и всего».

Наконец я задремала и проснулась на рассвете, когда Коннор тихонько высвободился из-под меня и встал. Полуприкрыв веки, я наблюдала, как он одевается.

Я лежала неподвижно, едва осмеливаясь дышать.

«Что происходит?»

Мне нужно было с ним поговорить, сесть, включить свет и спросить напрямик, в чем дело, но я слишком боялась услышать ответ. Слишком боялась, что снова разобьюсь об острые камни под обрывом.

Коннор наклонился, мягко поцеловал меня в лоб и ушел.

Уэстон

Я встал перед стартовой чертой вместе с другими бегунами. Красно-коричневая беговая дорожка уходила вдаль, отделенная от соседних дорожек идеально белыми линиями. Издевательски усмехнувшись, я посмотрел на своих соперников, уже готовый отпустить какое-то язвительное замечание.

Но слева от меня стоял улыбающийся Коннор. Справа – Отем, прекрасная в утреннем свете. Один за другим Ма, Пол, мои сестры мистер и миссис Дрейк – все занимали свои места перед стартом. Все они были одеты в спортивные костюмы. Комментатор объявил:

– На старт. Внимание.

Грянул выстрел, и бегуны сорвались с мест – все, кроме меня. Я упал на землю, силы вдруг покинули меня. Я пытался прижать ладони к дорожке и подняться, но тело словно налилось свинцом. Мне удалось лишь чуть-чуть приподнять голову и посмотреть вслед удаляющимся бегунам – всем тем, кого я любил больше всего. Они уже поворачивали, следуя за изгибом беговой дорожки, и больше я их не видел…

Я проснулся, чувствуя себя обессиленным, как выжатый лимон, дышать было тяжело.

Пять утра, в квартире пусто и тихо. Десять недель ежеутренних подъемов в четыре тридцать утра сделали свое дело – я проснулся без будильника и заснуть уже не мог.

Я подумал было, не отправиться ли на десятимильную пробежку, но в тренировочном лагере я так много бегал, что теперь мог не заботиться о соблюдении своего привычного ритуала. На меня нахлынуло болезненное осознание: теперь есть много вещей, о которых можно не беспокоиться.

«Ты плывешь по течению».

– Я должен, – сказал я, глядя в потолок. – Я просто пропущу один год в университете, только и всего.

Пытаясь выбросить из головы приснившийся кошмар, я сел за обеденный стол с чашкой кофе в руках и недописанным стихотворением, посвященным объекту страсти.

«Закончи стихотворение, – прошептал профессор Ондивьюж. – Ради себя самого. Вложи свое сердце в каждую строку и поставь свою подпись внизу страницы».

Профессор был прав. Нужно закончить стихотворение и убрать в ящик, туда, где хранятся все остальные мои стихи. Закончить и забыть. Забыть ее. Отем не моя, и не важно, что я там себе нафантазировал в тренировочном лагере. Чем дольше я играю в эту игру, выдавая себя за другого человека, тем больше вероятность того, что Отем пострадает.

Открылась и с грохотом закрылась входная дверь, так что я вздрогнул и прочертил ручкой случайную линию в тетради.

«Слишком поздно».

– Господи Иисусе, старик, – сказал я. – Ты меня напугал чуть ли не до смерти.

Коннор швырнул ключи на столик, упер руки в бока и уставился на меня. Одежда на нем была мятая, сам он небрит, и я еще никогда не видел у него такого злого и мрачного взгляда.

Я отложил ручку.

– Что?

– Что? – насмешливо переспросил Коннор. – Да, Уэс, что? Какого черта?

– Ты это о чем?

– О тех письмах.

– А что с ними не так?

– Не прикидывайся дурачком. Ты прекрасно понял, что я имею в виду. Я сказал тебе писать про погоду и новости и говорить Отем, что я по ней скучаю.