Эмма Скотт - Дотянуться до звёзд [litres]

Я открыл было рот, чтобы спросить, как у нее дела, как здоровье ее отца и как идут дела на ферме, но черная дыра у меня в животе всосала в себя все слова.

А может, я уже отдал все эти слова Отем.

– Такое чувство, что время утекает сквозь пальцы, – продолжала она. Потом посмотрела на меня снизу вверх. – Ты не обязан был это делать. Ты сделал это ради него.

– Я сделал это в том числе для себя, чтобы заплатить за университет.

Отем покачала головой:

– Ты мог бы найти другой способ, но пошел в армию вместе с Коннором.

– Он мой лучший друг.

«Я бы умер за него».

Она привстала на цыпочки и поцеловала меня в щеку. От аромата корицы, от прикосновения ее мягких губ я покраснел.

– Во всяком случае, ты не моральный урод и не задница, Уэстон Тёрнер.

«Нет, я просто лгун и мошенник, влюбленный в тебя».

Два дня спустя мы вернулись в Амхерст. Я забросил сумки в нашу квартиру, сменил форму на спортивный костюм и ушел, а Коннор отправился к Отем.

Я бежал по Плезант-Драйв, к территории студенческого кампуса, заставляя себя двигаться все быстрее и быстрее. Благодаря курсу строевой подготовки я был в отличной форме, лучшей за всю свою жизнь. Пожалуй, с таким уровнем можно было бы замахнуться на Олимпийские игры. Мне не нужно было смотреть на часы, я и так знал, что побиваю все свои предыдущие рекорды скорости.

Но эта дверь для меня уже закрыта. Я сам захлопнул и запер ее, а ключ вручил армии Соединенных Штатов.

В наушниках у меня играла песня «&Run» группы «Sir Sly».

«Тяжелый, как заходящее солнце…»

В холодном, свинцовом небе солнце исчезло за тучами, а я бежал мимо зеленых лужаек, разделенных подъездными дорожками, которые вели к домам. Трава на газонах подернулась инеем и отливала серебром, дыхание вырывалось у меня изо рта облачками пара, словно из трубы паровоза. Мимо меня студенты в куртках шагали на занятия, ссутулившись под порывами ветра. Я никого не узнавал, потому что никогда не стремился с кем-то подружиться. Если не считать Мэтта Декера и Коннора. Большего количества друзей мне никогда не требовалось.

«Я считаю цифры с нуля до одного…»

Возле здания факультета искусств я выключил музыку и, согнувшись, прислонился к стене, чтобы немного отдышаться. Я почти не запыхался, но грудь сдавливала какая-то печаль. Я сам выбрал этот путь и уже далеко по нему продвинулся, назад не повернуть.

Горло и легкие горели огнем, я вдруг осознал, что дорога, которую я годами отвергал, с которой пытался свернуть, задавался вопросом, нужно ли по ней идти, – это и есть мой путь.

Я не надеялся, что застану профессора Ондивьюжа. Может быть, он ведет занятия, а может, взял отпуск. И все же я постучал в дверь его кабинета.

– Войдите.

Я стянул с головы вязаную шапочку и открыл дверь.

– Уэстон Тёрнер, – проговорил профессор, откинулся на спинку стула и улыбнулся. – Или теперь к тебе следует обращаться «рядовой Тёрнер»?

– Можно просто «Уэс», – сказал я. – Хотя в последнее время я отзывался на прозвища «Эйнштейн», «недоносок» и «дерьма кусок».

Профессор Ондивьюж рассмеялся.

– Тренировочный лагерь, наверное, именно такой, как я и представлял.

– В фильмах немного смягчают правду.

– Но ты выстоял. Прошу, садись.

– Спасибо, сэр, – проговорил я, неловко комкая в руках шапку.

– Когда ты отбываешь?

– На следующей неделе. В форт Беннинг, для получения военно-учетной специальности.

– Какая дивизия?

– Одиннадцать Б, пехота. Наш инструктор по строевой подготовке говорил, что это хребет армии.

Профессор кивнул.

– Во время войны на плечи пехоты ложится самая тяжелая ноша.

Я слабо улыбнулся, представляя, как шагаю по дороге в тучах пыли, под палящим солнцем в далекой стране. Однако я совершенно не представлял, что ждет нас после того, как мы прибудем в форт Беннинг, в Катар.

Профессор Ондивьюж сложил руки на столе. Его дреды свисали до воротничка его синей рубашки. Как и Отем, он всегда был одет с иголочки. Он посмотрел на меня с теплотой своими карими глазами, приподнял брови.

– В последний раз, когда я о тебе спрашивал, то узнал, что ты записался в армию и приостановил обучение, – сказал он.

– Пришлось. Меня призвали раньше, чем я ожидал.

– Понятно. – Профессор слегка улыбнулся. – Ты так и не сдал мне последнее задание, стихотворение, посвященное предмету сильной страсти. Я с нетерпением ждал возможности его прочесть.

– Мои обстоятельства изменились, сэр.

– И весьма радикально, должен заметить. И я не «сэр». Я не твой командир, всего лишь поэт. Как и ты.

– Я не поэт, – ответил я. – Больше нет.

– Это худшая новость из всех, что я слышал за год. Ты хотя бы начал работать над моим заданием?

– Начал и не могу остановиться. Я пишу с тех пор, как вы дали нам это задание. Вывожу строчку за строчкой, а потом зачеркиваю, начинаю заново, опять и опять, и так по кругу. Я никогда не смогу закончить это стихотворение.

– Перестань его писать, – сказал профессор Ондивьюж, – и отдай стихотворение ей.

Я хмуро посмотрел на него.

– Ей?

– Девушке, которой ты его посвятил. – Он поджал губы и склонил голову набок. – Думаешь, мужчина может выглядеть таким убитым по какой-то другой причине, кроме любви?

– Я не могу отдать ей стихотворение.

– Почему нет?

– Она не моя.

– Ага. – Профессор снова откинулся на спинку стула и сложил руки на груди, переплетя пальцы. – Безответная любовь. Самая болезненная разновидность любви.

Давным-давно я бы сказал ему, что все не так, но сегодня, на пороге колоссальных изменений в жизни, на пути к неведомому будущему я был честен с поэтом, стихи которого боготворил. Был честен с самим собой. Произнес вслух то, о чем так долго молчал.

– Да, я люблю ее, – сказал я. – Не знаю, как так получилось и почему, но я ее люблю. Между нами есть какая-то связь, я почувствовал это в тот день, когда мы впервые встретились.

Профессор Ондивьюж улыбнулся, как довольный кот.

– Это прекрасно.

– Едва ли, – сухо возразил я. – Она любит моего лучшего друга. Благодаря мне.

Профессор вскинул брови.

– Как так?

Прежний, я уклонился бы от ответа на этот вопрос, но я уже вслух признался в своих чувствах к Отем. Рассказать остальное было просто, так что я все рассказал.

Когда я закончил, профессор Ондивьюж откинулся на спинку стула и протянул:

– Понятно. Ты использовал свой дар, чтобы помочь лучшему другу. Почему?

– Потому что я его люблю, – ответил я. – И хочу, чтобы он был счастлив.

– А как же твое счастье? Оно играет какую-то роль в этой драме или ты все еще сидишь в зрительном зале и по окончании спектакля готов незаметно уйти?

– Ему легче быть счастливым, чем мне. Я не хотел вовлекать Отем в свои проблемы. Не хотел, чтобы она пострадала от моей злости, от моего прошлого, которое заставляет меня…