Ольга Арнольд - От любви с ума не сходят

— Зря ты на него накинулся. Чего плохого, с его точки зрения, в том, что он занес ко мне дар от благодарного пациента? Вот если бы он впустил злоумышленника в квартиру, нас с тобой уже не было бы в живых. Кем бы ни был убийца, ему ничего не стоило подменить конфеты в открытой коробке на свои отравленные.

— Видно, он очень торопился и пошел ва-банк. Сильно же ты ему мешаешь!

И с этим весьма неутешительным для меня заключением мы вышли из дома, предварительно поручив Грея соседу Грише. Эрик проводил меня до двери стационара, еще раз попросив меня никуда не выходить из отделения и не пускаться на авантюры. «Ситуация под контролем» — были его последние слова перед тем, как он меня оставил.

Вспоминая, как среагировал Володя на явление Вити в моей квартире, я немного опасалась — как он меня встретит после ночного разговора с Эриком? Но мои худшие ожидания не подтвердились: он был счастлив видеть меня живой и невредимой, и, казалось, совсем к нему не ревновал.

Мои мужчины успели договориться, что он сегодня целый день не будет спускать с меня глаз и посадит вечером на ленинградский поезд. Закончив дела пораньше, мы отправились ко мне домой собирать вещи — но до этого дело так и не дошло.

Как только мы переступили порог, мы обо всем позабыли и бросились друг другу в объятия. Оказывается, всего за одни сутки мы оба успели невероятно соскучиться! Через минуту мы уже были в душе, а еще минут через десять — в постели: ванна показалась нам чересчур тесной и неудобной. Когда мы наконец поднялись — не потому, что успели насытиться любовью, просто проголодались — мне уже было ясно, что никуда я сегодня не поеду. Медовый месяц нам не грозил, но должны же у нас быть хотя бы медовые двое суток! Я ни за что не хотела отказаться от этих чудных первых мгновений обладания и узнавания. Страсть может продолжаться долго, взаимное влечение не умирает годами, но первые минуты проходят слишком быстро — на то они и первые. Через неделю он уже будет знать, что моя левая грудь обижается, когда ей уделяют меньше внимания, чем правой, а я открою для себя тот участок нежной белой кожи у него в паху, до которого мне стоит только дотронуться — и…

Я стряхнула с себя грешные мысли, натянула ночную рубашку и встала за плиту, а он стоял сзади, у меня за спиной, и мешал мне готовить. Наконец я поставила на стол обед-ужин, но Володя разыгрался и не хотел меня отпускать. Он усадил меня к себе на колени и попытался одновременно заниматься, по крайней мере, двумя делами, как Юлий Цезарь — одной рукой он держал вилку, а другая пробиралась к моей груди, но запуталась в кружевах.

— Зачем тебе нужна рубашка? — Володя попробовал высвободиться, но тонкий нейлон затрещал, и кружевной волан остался у него в руках. — Неужели ты замерзла? — на нем самом было только полотенце, обернутое «вокруг чресел», выражаясь по-библейски.

Мне кое-как удалось вырваться, и я уселась на табуретку напротив него:

— Разве ты не знаешь, для чего она нужна? Для того, чтобы в нужный момент ее снять.

На самом деле это был мой самый роскошный пеньюар, я надевала его только по торжественным случаям. В прошлый раз, например, я его натянула на себя посреди той ночи, когда Виктор в последний раз побывал в моей постели. Мы тогда поскандалили; я вскочила, набросила на себя эту воздушную тряпку и драматическим жестом указала ему на дверь. Даже в самые интимные моменты соответствующее обрамление не помешает.

Сейчас бы еще бокал шампанского… Но его не было.

Как выяснилось, Володя думал о том же:

— А тебе, Лида, не кажется, что для полного счастья нам кое-чего не хватает? — Володя передвинул свой стул поближе ко мне и рассматривал пустую рюмку.

— Чего именно? — я состроила ему глазки, но отправилась на поиски, которые увенчались частичным успехом: в глубине буфета я обнаружила бутылку из-под армянского коньяка, в которой еще оставалось несколько капель — разве только лизнуть.

Володя поднял свою рюмку:

— За тебя, Лида. Знаешь, когда я работал на телефоне доверия — у меня и такой эпизод был в жизни, я там дежурил в основном в праздники, за двойную плату — мне позвонила какая-то женщина. Она плакала и все повторяла: «Спасите меня»! Я очень долго добивался от нее, от чего же ее надо спасать, и наконец она мне рассказала, что два часа назад твердо решила покончить с собой и с этой целью выпила бутылку коньяка. Хорошего, пять звездочек… После этого ей стало очень плохо и теперь, когда она снова хочет жить, ей страшно — неужели она проглотила летальную дозу и все равно умрет?

— И что же ты ей посоветовал?

— Главное, я уверил ее, что она останется в живых. Ну и порекомендовал ей некоторые народные средства… Но я прекрасно помню, что тогда мне в голову пришла шальная мысль — мне бы эту бутылку, я бы знал, как ей распорядиться…

— Алкаш! Между прочим, когда я копалась в историях болезни Алиных пациентов, то обнаружила потрясающий случай использования коньяка в качестве орудия самоубийства. Помнишь, в дневнике у Али есть запись об онемевшем актере, у которого было двадцать шесть попыток самоубийства? Так вот, однажды он с множественными переломами лежал в больнице, на капельнице, и депрессировал; ему было очень скверно, и он придумал уникальный способ уйти из жизни. Когда его пришел навестить приятель, этот Виталий попросил его вылить бутылку коньяка прямо в капельницу — и стал ждать, когда его дух отлетит… Не дождался, хоть и был очень пьяный.

— Все это приводит мне на память тот непреложный факт, что я тебе проиграл бутылку коньяка… Подожди, я вспомнил: мне вчера кое-что вручила твоя Леля Семенова, вдруг это как раз коньяк? — и он стал рыться в своей сумке.

Леля была той самой пациенткой, которая угощала Эрика у меня в кабинете. Она уже выписалась, но регулярно нас навещала, наверное, чтобы продемонстрировать нам свои успехи. У нее был такой сексуальный вид, а глаза ее так ярко блестели, что мужчины слетались на нее, как мухи на мед — и каждый раз она приходила в стрессовое в сопровождении нового кавалера. Володя однажды сказал, что боится, как бы она не пошла по дурной дорожке, а я по этому поводу заметила, что любая дорожка лучше той, которая ее, вечно ноющую и несчастную брошенную жену, привела к нам — а теперь она выбирает свою судьбу сама.

Володя наконец нашел дар Семеновой; в пакете оказалась высокая и красочная картонная коробка, какие часто служат упаковкой для коньяка или хорошего вина. Но, увы, это была только видимость… В коробке был французский мужской одеколон — дорогой, хороший, но одеколон. «Арамис», ярко-зеленого цвета. Володя уставился на него в горестном недоумении, а я беззвучно покатывалась от хохота — беззвучно, потому что боялась спугнуть с его лица то разочарованное выражение, с которым он вертел в руках изящный флакон; ни за что на свете я не пропустила бы такое зрелище. Наконец он произнес: