Ольга Арнольд - От любви с ума не сходят

— Зачем ты это делаешь? — спросила она, сдерживаясь из последних сил.

— Ты же знаешь, что эти таблетки вредны для моей глаукомы, — отвечала старушка голосом умирающего лебедя.

Но тут вмешалась моя мама: она просто топнула ногой, и бабушка Варя вдруг мгновенно пришла в себя. Папа склонился к моему уху и менторским тоном сообщил мне:

— Классический случай истерической психопатии. Учись, дочка.

И вот с этой-то бабушкой Варей Аля поселилась в квартире на Соколе — в качестве няньки, компаньонки и еще бог знает кого. Работать она стала психотерапевтом в одной престижной клинике. Не знаю, как отцу удалось выхлопотать для нее московскую прописку — наверное, это было дико сложно, но им двигало сильнейшее чувство вины: на мой взгляд, газовики на Таймыре вряд ли были бы опаснее для Алиного душевного равновесия, чем наша прабабушка. Как ни странно, Аля смогла ужиться с ней вполне мирно. Мне она в наши редкие разговоры по душам как-то призналась, что это ей удается потому, что почти все свое время она проводит на работе, а занимаясь домашними делами, совершенно отключается от бабкиных причитаний, изредка кивая головой и произнося только «да-да» или «нет-нет».

После смерти Али выяснилось, что бабушка Варя вполне может жить самостоятельно — московские родичи, конечно, помогали ей, но ограничивались при этом редкими визитами.

Но время шло, и даже железное здоровье прабабушки, всю свою жизнь игравшей роль крайне деликатной и болезненной особы, дало трещину. Она не могла уже больше выходить на улицу, с трудом передвигалась по квартире… Тут тетя Лена, на которую легла основная тяжесть хлопот по уходу за ней, взвыла. К тому же выяснилось, что бабка Варя категорически отказывается и съезжаться с кем-либо из внучек, и просто временно переехать. Из вредности она заявила, что оставит свою приватизированную квартиру только ленинградским родственникам, «потому что они не такие бессердечные, как вы!»

Мы с мамой узнали об этом на юбилее тети Лены — ей стукнуло пятьдесят пять в конце апреля. Меня слегка удивило то, как меня вдруг полюбил мой кузен Вахтанг: он и его молоденькая жена Юля так и вились за мной хвостиком. Я попросила его не ходить вокруг да около, а сказать прямо, что ему от меня нужно. Оказалось, он выиграл конкурс на грант, и его ждала поездка в Стэнфорд, причем на два года — о таком можно только мечтать. Но Вахтанг — парень совестливый, и он не представлял себе, как он оставит маму один на один с бабкой Варей. Вот если бы я согласилась пожить с ней, как когда-то Александра… Не все ли равно, где учиться в аспирантуре, в Питере или в Москве?

Я прервала его:

— Вахтанг, ты ведь знаешь, что я замужем.

— Ах, да… — У Вахтанга не было четкого представления о моей семейной жизни, как, впрочем, и у меня самой. Наверное, он чувствовал, что все не так гладко, как это пытались представить мои родители. Впрочем, как хороший психолог (а он слегка видоизменил семейную традицию, став не врачом, а психологом), он не пытался лезть ко мне в душу.

Я понимала его озабоченность: бабка Варя могла вывести из себя кого угодно, и жертвовать для нее куском своей жизни, зная, что ее квартира потом достанется чужому дяде, мог только святой.

Переубедить же бабку было невозможно. Хотя, вполне вероятно, если бы за ней ухаживали я или моя мама, она переписала бы завещание на другую ветвь семьи.

Вместо того чтобы поставить точку, я поддержала разговор:

— Но, предположим, обстоятельства изменятся — чем ты мне тогда подсластишь мой благородный поступок? Я имею в виду — как сейчас в Москве в плане интересной работы? Я говорю только гипотетически, — добавила я, опасаясь возбудить в нем ложные надежды. Но его глаза все равно загорелись:

— А чего бы ты хотела?

— Я хотела бы работать там же, где и Аля. Это возможно?

У Вахтанга, хоть он и не врач, тем не менее обширные связи в медицинском мире. Но в данном случае связи были не нужны — то, что двенадцать лет назад, когда Александра переехала в Москву, было уникальным лечебным заведением, и устроиться на работу туда можно было только чудом или по блату, теперь превратилось в ординарное отделение, где работали самые ординарные врачи — те, кто еще мог себе позволить служить за госбюджетную зарплату или не нашел ничего лучшего, энтузиасты уже практически вымерли. Так что с этим проблем не будет, ответил мой двоюродный брат и добавил:

— Ты уверена, что тебе это действительно надо?

— Что именно?

— Повторить в малейших деталях то, что делала до тебя старшая сестра?

Мне знаком был взгляд, которым он меня окинул — именно так, клинически, я смотрю на своих пациентов. Я спокойно ответила:

— Уверяю тебя, дело вовсе не во Фрейде. И потом, я ведь только спросила. Я ищу запасной вариант — на всякий случай. У нас с Виктором пока все в порядке.

Вахтанг глубокомысленно хмыкнул, но не стал меня ни о чем спрашивать. Если я не хочу говорить, значит, не хочу.

И ежу понятно, что когда все в порядке, о запасных вариантах не заботятся. Витя редко бывал со мной в Москве, и я не знала, что Вахтанг думает по его поводу — да и не хотела знать, по крайней мере, в тот момент.

Как-то так вышло, что мы с мамой на этот раз задержались в Первопрестольной на майские праздники. Мне некуда было торопиться — Виктор уехал в командировку на Кубу, — а отец поспешил к нам присоединиться — он не любил оставаться без мамы больше чем на день. Глядя на то, как они оба радуются встрече, я поняла, что тянуть с разрывом дальше не стоит — я-то была счастлива, что Витя далеко.

Первого мая мне пришлось поехать в центр, чтобы передать какую-то рукопись московскому аспиранту Ручевского. Мы с этим незнакомым мне молодым человеком договорились встретиться на Пушкинской в центре зала. Аспирант опаздывал; я, как идиотка, стояла, подпирая колонну, и смотрела на проходящих мимо улыбающихся людей; почти у всех женщин были в руках цветы. Я ожидала увидеть юношу, но ко мне подошел мужчина примерно моих лет или чуть старше, темноволосый и кареглазый; он щурился, так что я сразу определила, что он близорук, но почему-то не носит очки. Глядя на него, я забыла про накопившееся во мне за эти пятнадцать минут раздражение. Он так чудесно улыбнулся, извиняясь!

— Я, как вы уже поняли, тот самый Володя, который совершенно непростительно опоздал… Я не буду перед вами оправдываться. Но, может быть, вот это искупит мою вину, — и он протянул мне розу, чудесную свежую розу, ярко-карминного цвета; она очень подошла по тону к моей блузке. Мне стало сразу как-то легко и свободно.

Виктор все время дарил мне цветы, огромные букеты — ему это ничего не стоило — и я удивилась, что одна какая-то несчастная роза произвела на меня такое действие.