Олег Рой - Три цвета любви

В этой фразе было что-то неуловимо неправильное. Леля попыталась сообразить что, не получилось. Вздохнула, полезла за смартфоном. Иначе мысль так и будет крутиться в голове, мешать, как попавший в босоножку камешек.

Вездесущий интернет сообщил, что правильно «Над всей Испанией безоблачное небо». Вроде бы именно с этой сигнальной фразы начались мятеж и гражданская война, в которой победил фашистский режим Франко.

Ну и пусть!

Пронзительная синева неба все равно казалась обещанием чуда, которое ждет где-то совсем близко, может, уже за тем поворотом…

До площади оказалось дальше, чем Леле подумалось. Но за очередным перекрестком — его и перекрестком-то язык не поворачивался назвать, просто от узкой улочки отрастала, как веточка, другая — обнаружилась гостиничка. Точнее, сперва, увидев выступающую над улицей террасу, Леля решила, что это ресторанчик — или, как их тут называют, траттория. Терраса располагалась как бы на втором этаже: тяжелые грубые камни балюстрады (вот уж тут никак не подумаешь, не имитация ли, не произведение ли модного дизайнера, тут все натуральное, веками стоящее на одном месте, вросшее в землю, в соседей… в небо), полосатые зонтики — под ними, вероятно, прятались столики, снизу невидимые из-за каменного барьера. Леле сразу представилось, как она сидит за столиком, жмурится от солнца и налетающего откуда-то легкого ветерка, потягивая ледяной апельсиновый сок. А может даже, под влиянием общей атмосферы, какое-нибудь кьянти — или что они тут пьют? Не дурацкие же коктейли!

Посидеть на «исторической» террасе с холодным бокалом чего-нибудь — это было первое за последние недели желание, пронзительно острое, как в юности. Она уж и забыла, кажется, что это такое — чего-то хотеть. Нет, ей нравилась поездка, Дим молодец, что уговорил, но нравилась как-то отстраненно. Как будто не Леля ходила по всем этим дышащим древностью улочкам, а еще кто-то. И она за этим кем-то лишь наблюдала, отмечая долженствующие эмоции, а не ощущая их. И вот…

В толще стены обнаружилась лестница — такая же грубая и «натуральная», как все остальное.

Кудрявая темноглазая девушка в джинсах и мультяшной футболке (с Бэтменом, над которым почему-то круглился хипповский девиз «All we need is love» — «Любовь — это все, что нам нужно») принесла меню: несколько листочков в пластиковой папке-скоросшивателе. Вверху каждого значилось, к некоторому Лелиному удивлению, не ristorante или там trattoria (это итальянское слово ей очень нравилось своей натуральностью), а l’hotel. Гостиница. Забавно. И, пожалуй, удачно.

Девушка-официантка (может, дочь хозяев гостиницы? очень уж тут все по-семейному) говорила по-английски подчеркнуто правильно, как в учебнике, и очень медленно. Иногда переходя, однако, на пулеметную итальянскую скороговорку.

Да, можно посидеть, не поселяясь. Да, можно поселиться. Да, гостиница, да, свободные номера есть, мадам желает выбрать?

Выбрать, да. Из трех с половиной номеров. Ну или из тринадцати, один леший.

Мадам выбрала номер на третьем этаже, окнами в сторону площади, до которой она так и не дошла. Комнатка была крошечная, почти убогая, хотя и чистенькая. Но в узком просвете между двумя домами напротив сверкало обещанием близкого-близкого чуда все та же победительная небесная синева.

Почти сразу у Лели появился «свой» столик на привлекшей ее сюда террасе — в углу балюстрады. Это было так здорово — «свой» столик! Леона — девушку, с которой Леля объяснялась в первый день, звали Леона — улыбаясь, ставила перед Лелей «как всегда»: поутру крошечный кофейник, стакан апельсинового сока, тарелочку с вкуснейшими сырными лепешками, совсем маленькими, не больше циферблата мужских часов. Сверху на каждой лепешечке лежал потекший от жара ломтик помидора, увенчанный крошечным кусочком какого-нибудь мяса. Этакая микроскопическая пицца. Вечером Леона приносила душистый чай из каких-то трав. Неожиданно образовавшееся «как всегда» почему-то радовало. Как и имя девушки: Леона — это было как привет от Леньки! Темные кудри Леона забирала вверх какими-то диковинными гребешками — это напоминало драгоценный старинный венец. Джинсы и майка на ней выглядели дичайшим анахронизмом. Леле она представлялась в чем-то струящемся, прозрачно-белом, с длинными тяжелыми золотыми серьгами, в варварски пышном ожерелье из крупных рубинов и изумрудов. Каменные скамьи устилают шелковые подушки, откинувшись на которые Леона с едва заметной улыбкой, чуть прикрыв глаза, смотрит на арену, где бьются гладиаторы.

Наверняка сама Леона, доведись ей подслушать Лелины мысли, была бы немало изумлена. Она привыкла и к камням, и к древности, и айфон на балюстраде, о которую опирались еще древнеримские легионеры, не казался ей анахронизмом. И Леля для нее была — «мадам с третьего этажа, которая занимает столик в углу».

На третье утро Лелин столик оказался занятым. Там устроились две какие-то девицы в по-европейски небрежных одеждах. Нет, скорее не девицы — дамы. Лет по тридцать с небольшим. Одна рыженькая, очень бледная, другая не то сильно загорелая, не то смуглая от природы.

Вздохнув, Леля устроилась за столиком поближе к стене и невольно прислушалась: болтали дамы по-русски. Да подумаешь, уговаривала она себя, ну по-русски — и что? Уж будто такая диковина — встретить за границей соотечественников. Слава богу, не какие-то там застойные времена на дворе, когда поездка в братскую Болгарию становилась чуть не главным событием жизни. Сейчас-то десятками, если не сотнями тысяч катаются. Говорят, на основных курортах вся обслуга уже вполне сносно по-русски лопочет. И что Леле до этих дамочек?

Но все равно прислушивалась.

Рыженькая, судя по разговору, недавно рассталась с «мужчиной всей своей жизни» и теперь приходила в себя.

— Какая же ты молодец, что заставила меня поехать! — воодушевленно говорила она подруге. — Иначе я еще сто лет бы из всего этого не выползла. Правда, я и собраться-то толком не успела. — Рыженькая засмеялась. — Боялась сглазить — это чудо, что меня отпустили.

Возле ее креслица притулился небольшой аккуратный чемодан — клетчатый, на колесиках. «Понятно, только приехала, а собиралась второпях», — подумала Леля, окидывая рыженькую рассеянным взглядом. Серая юбка незнакомки, видневшаяся из-под просторной шелковой блузки, казалась скорее офисной, чем туристической. Да и сама блузка, хоть и завязанная на бедрах залихватским узлом, тоже намекала на «проклятую работу». Соответствующий юбке пиджак, вероятно, уже покоился в чемодане: несмотря на ранний час, на террасе ощутимо припекало.

— Ну ведь отпустили же! — широко улыбнулась смуглая (нет, все-таки загорелая).

— Только потому, что шеф сам надумал куда-то свалить, — тараторила рыженькая. — Он ни за что бы не отпустил. А зам его… да ты знаешь, которого Автоматом кличут, потому что фамилия Калашников, ты еще говорила, что он симпатичный, а мы, дуры, ничего не понимаем в мужиках. Посмотрел так на меня, вздохнул — и подписал!