Татьяна Ярославская - Подождать до рассвета

— А бог их знает. Но даже если и принадлежат тебе, то надавить на тебя — раз плюнуть. У тебя дети, родители. Если твоим близким будет грозить опасность, если тебе только скажут, что им грозит опасность, неужели ты не продашь акции?

Маша опустила голову.

— То же самое и с Ильдаром. Думаешь, он случайно озаботился написанием завещания?

— Почему он все завещал этой Алене? — спросила Маша.

— Это, наверняка, хорошо продуманный ход. Отвлекающий маневр. Вчера Каримов сказал мне, что встречается с отцом жены, неким Валерием Беловским. Я, честно говоря, не успел еще толком пробить, кто он такой. Знаю, что он глава концерна «Беллона», что открывает в Ярославле филиал, будет разворачивать здесь фармацевтическую промышленность и медицинское приборостроение.

— И ты говоришь — не успел пробить?

— Не успел. Я не знаю всей его подноготной. Не понимаю, откуда и какой у него компромат на Николая Сычева, надежный ли. Ильдар сказал, что Беловский взялся помочь свалить Сычева. Тот же компромат — защита и для дочери Ведовского. Если Ильдара убьют, все достанется его жене, а уж оттуда захватчики не выцарапают ничего. Это завещание могло стать для Ильдара охранной грамотой. Но тут, как я понял, вмешалась твоя подруга со своим приворотным зельем и потравила Каримова. А завещание, заметь, осталось не оформленным. А вдруг до него было другое?

— Было, — тихо сказала Маша. — По нему все завещано мне.

— Замечательно! Тогда возвращаемся на два шага назад. Если Ильдар сейчас погибнет в больнице, ты получишь компанию, и тебя вынудят продать ее за копейки. Не нужно тебе такое опасное наследство! Я, конечно, попытаюсь сам встретиться с Беловским, но он тоже может отказаться вмешиваться и приберечь свои козыри для себя. Ильдар должен выжить, понимаешь, любой ценой!

— Да! — решительно сказала Маша. — Он выживет. Завтра мы привезем из деревни старую ведьму, которая варила это приворотное зелье, пусть она расскажет, из чего оно сделано!

Так плохо Ильдару не было никогда в жизни! Он чувствовал, что возвращается из небытия, и отчаянно сопротивлялся этому возвращению. Вместе с обрывочным и еще не ясным сознанием к нему пришли дикая режущая боль в животе и ужасная тошнота.

Его тошнило от запаха и прикосновения к его телу постельного белья, от яркого света, резавшего ему глаза, которые он пытался открыть, от далеких непонятных звуков, которые он слышал. Порой ему начинало казаться, что кровать под ним бешено вращается, и он вот-вот свалится с нее и непременно упадет в какую-то пропасть. Он хватался за все, что попадало под руки, и тогда чья-то теплая и сильная ладонь ложилась на его плечо. Он слышал тихий уверенный голос и, хотя не мог разобрать слов, тут же успокаивался, тошнота отпускала, кровать прекращала под ним свою дикую пляску, и Ильдар проваливался в спасительное небытие. Но проходило время, сознание настойчиво возвращалось, и все начиналось снова.

Иногда он видел чье-то лицо, милое и очень знакомое. Близость этого лица тоже утешала Ильдара, он почему-то верил: пока этот человек рядом, ему не грозит никакая опасность, и боль тоже скоро отступит, надо только чуть-чуть потерпеть. Потерпеть?.. Потерпеть?! У него не было больше сил терпеть!

— Ильдар, тише, тише, — слышал он сквозь собственный протяжный стон. — Потерпи, родной, сейчас станет легче. Лена, это обезболивающее? Введи прямо в капельницу, боли очень сильные.

— Как он? — это другой, мужской низкий голос, незнакомый. А тот, знакомый, был женским. — Боли сильные?

— Сильные. Оперировать будете?

— Наверное, нет. Организм еще молодой, справляется. Конечно, удар по почкам страшный. Еще пару дней на гемодиализе продержим. Главное, до сих пор не понятно, чем его все-таки отравили.

— А лаборатория что говорит?

— Ничего определенного. Пузырек с остатками зелья у милиции, но и они, кажется, никаких традиционных ядов там не нашли. Вроде бы такое тяжелое состояние этот состав вызвать не мог.

— Может, аллергия, анафилактический шок?

— Вполне возможно, — сказал мужчина и, кажется, приблизился. — Надо давление измерить.

— Я мерила десять минут назад. Плохое. Восемьдесят на сорок пять. Но стабильное.

— Вы бы домой шли, — предложил мужчина, — Лена присмотрит.

— Женя, у нее таких, как он, сколько? Двадцать человек?

— Таких тяжелых больше нет. Но вообще-то да, больных сейчас много.

— Ну, вот видите. Ничего, я побуду, а вечером меня сменят дочка или внук.

— Алла Ивановна, — тон мужчины почему-то сменился и стал смущенным, даже заискивающим. — Вы из отпуска-то когда выйдете?

— А что у вас случилось?

— Да вот, сын ириской угостил. Пломба и вылетела. Я уже весь язык исцарапал.

— Женя, — укорила женщина, — какие с вашими зубами могут быть ириски? Я выхожу в следующий понедельник. Утро. Давно пломба выпала?

— Да уж… второй месяц пошел.

— Второй месяц! Так что же вы тянете?

— Я, если честно, боюсь.

— Евгений Петрович! — закричали где-то вдалеке. — В восьмую подойдите!

— Прошу прощения, — сказал мужчина, дверь скрипнула.

Алла Ивановна. Когда мужчина, наверное, врач, назвал ее по имени, Ильдар понял: ну, конечно, Алла Ивановна Рокотова! Вот почему ему было так хорошо и спокойно, когда она прикасалась к нему, когда он видел ее доброе лицо. Он очень ее любил. С того самого времени, как женился на Маше. С Машей он развелся и даже, кажется, разлюбил бывшую жену, но со своей тещей он не разводился. Любил и уважал ее, как и раньше. И звонил, и приезжал.

До тех пор, пока она верила, что можно еще сохранить семью, Алла Ивановна пыталась помочь это сделать. Но, как только увидела, что все безнадежно, что Маша скорее выбросится в окно, чем станет жить с Ильдаром, теща отошла в сторону. И за это, и за то, что не поддавалась ни на какие уговоры и упрашивания повлиять на дочь, Ильдар был ей теперь благодарен. Теперь понимал: тогда действительно надо было уйти. Тогда? А теперь? Теперь он вообще женат на другой…

Его снова затошнило, и снова все вокруг стронулось и понеслось по кругу. И сквозь рвущееся сознание он почувствовал, как Алла Ивановна сильной рукой поднимает его голову, прижимает к своей большой груди. Она куда-то его наклоняет, а его рвет и рвет, и нечем уже, и кажется, что эта мука выдерет из него душу. Потом что-то загремело, зазвенело, руку слегка кольнуло, она стала неметь, и все тело одервенело, и замерла душа.

Наконец все кончилось. И ему стало легче. Он почувствовал, как кто-то погладил его по голове и поцеловал в лоб сухими теплыми губами. Она, Алла Ивановна, почувствовал он, понял, что она уходит, протянул к ней слабую руку, не дотянулся и уснул.

Это был тот самый сон, который так ждут врачи, когда пациент балансирует между жизнью и смертью. Если он уснул, если спокойный сон сменил тяжелое забвение, если дыхание его стало тихим и ровным, а лицо — умиротворенным, то больной либо проснется идущим на поправку, либо не проснется уже никогда. Словно кто-то высший и всезнающий решает в эти часы отдохновения судьбу больного, словно взвешивает дела его и помыслы на таинственных весах. И какое-то время длится хрупкое равновесие, но потом все же перевешивает одна чаша, тяжело уходит вниз. И которая перевесит — неизвестно до самого конца, до последней минуты.