Вероника Мелан - Веста

– Кофе?

– Здорово. А тебе?

– Я уже выпил. До зарядки.

Ранняя пташка. А ведь букет он собирал сам – эта мысль наполнила меня теплотой. Фредерик часто дарил цветы – чаще всего заглаживал очередную вину. Пышными розами, экзотическими валлами, иногда «вениками», состоящими из тридцати разных диковинных сортов с ценником под тысячу долларов.

Я не любила те цветы, не разглядывала их, не наслаждалась их присутствием. Они были не высказанными вслух словами «прости». А эти другие. Эти дышали нежностью и тихим спасибо. Возможно, даже не мне, а бытию, моменту и заключенной в нем радости.

– Я уже придумал, куда мы сегодня пойдем.

– Куда?

– Покупать удочки. А после на озеро. Как тебе?

– Отличный план.

И Кей улыбнулся. Наверное, впервые на моей памяти. Потеплели его глаза, разгладилось лицо, стало совсем иным выражение. И будто не Кей в кресле, а совсем другой человек – незнакомый и еще более привлекательный.

Я вдруг поняла, что люблю его – этого мужчину. И что мне (так уж сложно вышло, что мы люди без будущего) совсем не обязательно ему об этом говорить. В любви важны не слова – чувства.

Стакан кофе, цветы, удочки, рыбалка. И рядом тот, кого можно и хочется целовать.

Я была счастлива.

Кей.

Он не понимал, куда ускользает время. Они ведь только заехали в магазин, потом в кафе, затем еще в один магазин, на заправку…

И уже вечер. Бесконечно нежный перламутровый закат – миллион оттенков в градиенте неба.

Две удочки, примощенные на камнях, – ничего не ловилось. Наверное, наживка не та, или нет сноровки. Стекал в лощину туман; тишину нарушал редкий всплеск спокойной воды и веселый треск костра. Суп Веста варила из того, что принесли с собой. Накрошила на берегу картофельной кожуры – улыбалась, что в Калтане все отдала бы свиньям, – порубила морковь, накидала в котелок куски замороженной рыбы – «уха».

– Больше всего у нас в реке черноушек…

– Это рыба такая?

– Да.

– С ушками?

Она смеялась легко, открыто.

– Без ушек. Но у нее рядом с жабрами черные треугольнички – за то и прозвали. Потом еще белоперка…

– Звучит, как нож заключенного.

– Не перебивай. Тульпа, самсога и тильки. Тилек больше всего…

«Кильки».

– …но они маленькие, только сачком.

«Точно».

Она говорила о родне, о людях, которых он никогда не видел и, скорее всего, не увидит. А у нее впереди скорая с ними встреча, и налицо возбуждение.

«Пусть все пройдет хорошо».

Кей делал вид, что следит за поплавком, но он не следил, просто смотрел вдаль на то, как постепенно темнеет небо. Еще полчаса, и покажутся первые звезды. Он все еще дышал этим неуловимым умиротворением, хоть и понимал, что скоро оно покинет его надолго.

«Навсегда».

Отогнал прочь едкую мысль.

Веста время от времени подходила к нему сзади, обнимала. И тогда он целиком сосредотачивался на ее руках, тепле, слушал, как булькает в котелке похлебка. Пахло дымом и вареной рыбой. На душе спокойно и нет. Слишком быстро убегало от них время. И он все бы отдал за то, чтобы заполучить в руки волшебный пульт и нажать на нем «паузу».

Обнимал ее уже затемно под сводом палатки. Недоеденный суп, отвешенный в сторону от костра, остывал под росой; угли чадили. Веста вжалась в Кея, как в любимую плюшевую игрушку-оберег, – вцепилась и застыла. Нервничала.

– Послезавтра обязательно займемся любовью, ладно?

Прошептала в темноту.

Он не хотел думать о послезавтра – дне ее смерти.

– Почему «обязательно»?

Спросил, просто чтобы что-то спросить.

– Чтобы во мне осталось твое семя…

Кей замер. Она ведь не думает?…

– Я знаю, что здесь оно не прорастет. Но там, может быть… И ты не беспокойся, я выращу, сберегу сына или дочку.

С ее появлением в своей жизни он много о чем вспомнил, так вышло. Но мысль о ребенке вызвала беспокойство. Веста будет дома, но одна, без мужчины – без него.

Тряхнул головой, попытался убедить не то ее, не то себя.

– Ты ведь тело сменишь. Наверное. Да и временная петля… Ты, может, вообще обо мне помнить не будешь – вернешься в прошлое, а этого настоящего, как не было.

Они долго молчали. Веста обиженно сопела. Выдала спустя длинную паузу.

– Агап ведь помнил, как ходил. И я буду. И любовью тоже займемся.

Кей не хотел спорить, просто прижал ее лицом к своей груди; а на душе скребли кошки.

(Thomas Anders – Stop!)

Дни – такие насыщенные, раздутые от впечатлений, яркие – лопались, как воздушные шарики. И так же быстро улетали куда-то со свистом. Слишком рано вставало и слишком быстро заходило неугомонное солнце. Даже оно, кажется, торопилось.

Двадцать девятое сентября. Тот самый день, когда Весте потребовалось заняться бумажной работой, – подготовить кучу документов. Указать, кому и как именно отойдет особняк, уточнить номера счетов тех, кто должен получить зарплату, позаботиться о тысяче мелочей.

– Конечно, можно оставить, как есть… – пояснила она смущенно и потупила глаза.

Стало ясно, что «как есть» ей неспокойно. Обещала приехать, как закончит, на такси.

А Кей словно впервые осознал, что скоро останется один. Как прежде. И вдруг понял, что боится. Того, что завтра вновь пустым станет дом, что пропадет из него ее голос, что будет слишком тихо. Вдруг опять разверзнется в душе черный зев, и весь свет поглотит чернота?

Ему было легче в тот день, когда на войну увозил поезд. Легче, когда убили первого друга. Легче, даже когда предала Элена.

А сегодня предстояло страшное – выбрать оружие. Подготовить его, проверить, начистить. Подумать о том, в какую точку лучше стрелять.

А думать об этом он не хотел.

И потому до вечера ошивался вне собственного дома.

Вернулся в сумерках – заставил себя. Запнул в комнату вместе с мыслью о том, что «если не он, так кто-то другой…» Попрекнул фразой: «Профессионал ты или нет?»

Разложил-таки на столе тряпку, выложил на нее тридцать восьмой калибр, разобрал его. И какое-то время только смотрел на детали, почему-то не касался.

Она таким и застала его, приехав. Сидящим в полутемной комнате перед столом, на котором разобран пистолет. В стороне коробка с патронами, салфетка из микрофибры, оружейное масло, шомпол.

Села рядом молча. Осторожно зажала его руку между своими ладонями, положила голову на плечо. Сказала тихо:

– Мы напьемся завтра, ладно?

Ей страшно.

– Ты ведь не промахнешься?

Он никогда не промахивался. Потому что давно не пьянел.

Покачал головой – миллиметровое движение. И заставил себя задать вопрос, который должен был. Ненавистный вопрос:

– Ты хочешь, чтобы я тебя предупредил…

«…перед выстрелом?»

Она поняла.

– Мне все равно. Лишь бы хватило… одной пули. Да?