Елена Арсеньева - Мост бриллиантовых грез

– Нет уж, руки у меня не грязные! – с внезапной обидой воскликнул он. – Вас, может быть, это удивит, но я брезглив. И лучше нарушу маскировку, чем буду ходить с нечищеными ногтями!

Маскировку?

– Ну да, да, – торопливо сказал Арман, заметив по лицу Эммы, что она уцепилась за это неосторожно оброненное слово. – Ну да, это все карнавал, игра, роль! – Он брезгливо потянул ворот-хомут своего богемного, растянутого, потерявшего первоначальный цвет свитера. – Я… я ведь сыщик. Не настоящий флик, нет, а просто частный детектив. Примерно полгода тому назад меня наняли следить за Фанни.

– Следить за Фанни? – эхом отозвалась Эмма.

– Ну да, – кивнул Арман. – Как вы думаете, кто меня нанял? Нетрудно догадаться!

Илларионов? Да нет, едва ли! Зачем ему? Он уходит, не оглядываясь.

– Катрин? – с кривой усмешкой предположила Эмма.

– Конечно! Она очень боялась, что Лоран пожалеет Фанни и решит к ней вернуться. Видимо, понимала, что если и поймала его на крючок, то этот крючок слабоват для такой крупной и своевольной рыбины, как Лоран. Ему нужна другая женщина, не такая, как эта Катрин, у которой вместо разума – острейшая женская интуиция. Фанни – она поинтересней, и намного! Словом, Катрин ни за что не хотела, чтобы Лоран вернулся к прежней пассии, и решила опорочить ее в его глазах. Фанни – горячая штучка, Катрин это знала (они ведь некогда приятельствовали и много чего друг о дружке знали!) и не сомневалась, что она долго не продержится одна. И доказательства нового увлечения она быстренько предоставит Лорану. Это окончательно отвратит его от Фанни, и тогда Катрин может спокойно спать на своих черных шелковых простынях.

– А вы откуда знаете, какие у нее простыни? – ехидно спросила Эмма.

Если она думала смутить Армана, то напрасно.

– Оттуда, – коротко ответил он и продолжил: – Однако Катрин ошиблась. Разрыв с Лораном нанес Фанни слишком глубокую сердечную рану. И она очень долгое время вообще не обращала внимания на мужчин. Похудела, постарела, стала гораздо хуже выглядеть… Честное слово, жалко было смотреть! И не усмехайтесь, не усмехайтесь, – погрозил он пальцем Эмме, которая и впрямь не смогла сдержать очередной ехидной улыбочки, – я в самом деле начал ее жалеть. Я к ней привязался, как… как к старшей сестре, как к доброму другу – ведь полгода я жил ее жизнью, следил за ней с утра до вечера! И вот в одно такое утро…

Он перевел дыхание и многозначительно посмотрел на Эмму. Та изо всех сил старалась сохранять самое что ни на есть равнодушное выражение, однако не знала, что ее выдают напрягшиеся челюсти: слишком уж крепко стиснула она зубы, чтобы выдержать удар, который ее ждал. Арман мог не рассказывать дальше – она знала заранее, о чем пойдет речь.

Но он, естественно, продолжил рассказ:

– Однажды я заметил, что во время утренней пробежки Фанни за ней неотступно следует еще один спортсмен. Вернее, спортсменка. В принципе, на здоровье, конечно, пусть следует, тем паче что очень многие парижане бегают по утрам вдоль набережной Сены, пока там еще есть чем дышать, пока не пошли сплошным потоком автомобили. Но эта спортсменка в точности повторяла маршрут Фанни и явно следила за ней. Когда Фанни подходила к своему заветному месту на повороте на Пон-Неф, другая женщина пряталась за ларями букинистов. Потом она подходила к той же скамье и какое-то время смотрела на эту скамью, на фонари, на реку, словно пыталась понять, почему это место так много значит для Фанни.

…В седьмом часу утра таинственно светятся пещеры подземных гаражей. Безмятежно возятся в лужах голуби и чирикают воробьи в сквере напротив дворца Ришелье. Пять роскошных мраморных дам, хранительниц воды в фонтане, еще спят. И Мольер в своем кудрявом каменном парике тоже спит на стыке улиц Ришелье и Мольера, облокотившись на открытый каменный том своих пьес. Рядом Мадлен и Аманда, две его неразлучные музы-любовницы, дремлют с широко открытыми глазами… Желто-зеленые, кожаные листья остролиста глянцевито блестят. Его ярко-алые ягоды кажутся новогодним, вернее, рождественским (парижане с прохладцей относятся к Новому году, это нечто второстепенное по сравнению с Рождеством!) украшением, снег – серебряной мишурой… Эта зима оказалась немилосердна, и по утрам можно было увидеть какую-нибудь невыспавшуюся простоволосую парижанку в куцей кроличьей шубейке и коротких брючках, открывающих голые лодыжки: пряча нос в воротник, спешила она на работу или, наоборот, с ночной работы, громко стуча по асфальту каблучками остроносых босоножек, словно бросала вызов этому непонятному для парижан явлению природы – холоду, снегу, зиме.

На торце Malte Hotеl Opéra прямо по штукатурке искусно нарисован балкон с приоткрытой дверцей, откуда выглядывает улыбчивый молодой человек, приветственно взмахнувший рукой. В то первое утро, когда Эмма только начала следить за Фанни, он здорово ее напугал, этот парень, – такая всепонимающая, всезнающая была у него улыбка! Ну да чего он только не нагляделся небось отсюда, со своего бессонного наблюдательного поста… Впрочем, вскоре Эмма к нему привыкла, перестала бояться и лишь помахивала ему рукой, пробегая мимо, вслед за Фанни, по рю Ришелье. В бледном свете занимающегося утра припаркованные там и сям автомобили, покрытые капельками росы, словно ночные цветы, порождение безумной, сюрреалистическо-урбанистской фантазии (гибрид Утрилло и Дали!), казались изысканно-серебристыми. И не только они, но даже машины мусорщиков, прилежно грохочущие в самых узких и неудобных проулках. Ох, кстати, эти их машины… Только по воскресеньям несчастные парижане могут поспать спокойно, а в остальные дни мусорщики-садисты непременно разбудят кого в шесть, кого в половине седьмого, кого в семь утра. Однако честь и хвала им! Человеку несведущему просто невозможно вообразить, что воцаряется в Париже, когда мусорщикам вдруг ударяет в голову блажь устроить забастовку!

Бредет полусонная, непричесанная и ненакрашенная дама с двумя отлично выспавшимися бойкими таксами. Огромный пятнистый дог тащит на поводке хозяина, который раза в два меньше его ростом и субтильнее. Загадочно мерцают умело подсвеченные витрины многочисленных магазинчиков, в которых любое барахло кажется сокровищем… А впрочем, там и нет барахла, лишь сокровища!

Главные ворота Лувра еще закрыты, спят картины, спят статуи, спят тени и призраки королей и королев, герцогов и герцогинь, их фавориток и фаворитов. Лишь изредка беспардонно взревет мотоцикл, черной тенью мелькнув на рю Риволи, а так слышен лишь неумолчный шум фонтана, увенчанного фигуркой неутомимого веселого Гермеса. Рядом с фонтаном мокро, холодно, пробирает дрожь, Фанни ускоряет бег… быстрее бежит и Эмма.