Елена Арсеньева - Мост бриллиантовых грез

В конце концов Жозеф поднялся, пригибаясь, добежал до контейнера, чем-то хлопнул, чем-то щелкнул, опять отбежал и опять упал, прикрывая руками голову поверх каски. Тогда его сподвижник выбросил вверх руку с каким-то пультом и нажал на кнопку.

Все это выглядело так драматично, так чудовищно всамделишно, что Роман не сомневался: сейчас грохнет! Однако все было тихо-мирно. Сапер еще пару раз выбрасывал в воздух руку с пультом, но без толку. Наконец Жозеф пошел открывать ящик. Секьюрити поднимались с земли и с преувеличенно озабоченным видом отряхивали колени, локти и животы.

Жозеф достал зонтик и, отодвинув с лица маскировочный щиток, посмотрел вокруг с непередаваемым презрением:

– Ну и чье это имущество, мсье?

– Вот его, – сказал один из секьюрити, ткнув пальцем в Романа.

– Нет, не мое, а того мсье, который уехал на серебристом «Порше»! – возмущенно воскликнул Роман. – Я просто хотел передать ему зонт!

– Виктур, – обратился Жозеф к одному из секьюрити, – окажи мне любезность. Отнеси это… во-он туда и выбрось в мусорный контейнер, хорошо?

Одно слово было им проглочено.

«Ничего себе! «Выбрось»… – удивился Роман. – Это ж чужая вещь! И вообще, а вдруг дождь?!»

Дождем не пахло. Пахло крупной разборкой.

«Пожалуй, пора смываться», – подумал Роман, украдкой оглядываясь.

Вот те на! Оказывается, у разыгравшегося с его участием военно-полевого спектакля нашлись зрители! Несколько человек стояли возле автолайна и с нескрываемым изумлением наблюдали за маневрами секьюрити. Маленькая девочка, сидевшая на руках у высокой красивой дамы в джинсах и бежевом свитере, вдруг замахала руками и закричала:

– Кадила! Кадила!

Роман не понял, что это значило, но дама засмеялась и забралась вместе с девочкой в автолайн.

За ней последовали и остальные наблюдатели происшедшего, а Роману в этой машине места не хватило, пришлось ждать следующей, причем секьюрити в павильон не уходили (а в это время кто-нибудь там, быть может, беззастенчиво грабил драгоценные произведения искусства и, не исключено, совал в мешок какого-нибудь «старого голландца»!) и не сводили с него глаз. Неведомо, конечно, догадались ли они, что этот русский их нагло дурачил, или только заподозрили это, но Роман от всей души порадовался, когда появился второй автолайн и он смог забраться туда, укрывшись от пристальных взоров. Что и говорить, отделался он легким испугом, да еще и повеселился!

Ужасно хотелось рассказать о случившемся Эмме, причем как можно скорей. Ведь он все и всегда ей рассказывал. Ну, без особых подробностей слишком часто случавшегося за последние дни интима – этих подробностей Эмма знать не желала, и Роман ее вполне понимал. А впрочем, это… это же так, работа, только для дела, ради их же собственной пользы. К тому же мысль-то ведь была ее, ее план: найти подходы к Илларионову через его любовниц, Роман в данном случае (как, впрочем, и всегда) просто исполнитель.

Едва доехав на автолайне до «Порт Майо» и войдя в метро, Роман купил телефонную карту и, с трудом отыскав автомат (их теперь в Париже осталось раз-два и обчелся, потому что весь народ обзавелся портаблями), позвонил Эмме. Ее мобильный оказался выключен.

Роман нахмурился. Она ведь уехала с Илларионовым… Когда они с Эммой сегодня ночью торопливо обсуждали план сегодняшних действий на выставке, программой минимум было – втереться в доверие к Илларионову. То есть Эмма должна была как бы спасти его от покушения, однако Роман не успел спросить, как она объяснит тому причину покушения – это раз и свою осведомленность – это два. В ночном телефонном разговоре ему было не до деталей, главное было согласовать свои и Эммины действия в спонтанно родившемся плане, который показался Роману хоть и рискованным, но перспективным. И вот теперь он вдруг осознал, что эти самые «детали», на которых он не стал особенно зацикливаться, и были самым основным во всем плане. Видимо, Эмма сказала Илларионову что-то столь убедительное, если он безоговорочно ей поверил и безропотно убрался с нею из салона. Но что ж она могла ему сказать? Роман прямо-таки ломал сейчас себе голову над этим вопросом. Эмма, конечно, величайшая выдумщица, она мгновенно все соображает, ей в голову приходят самые невероятные фантазии, однако Илларионова на сказки-басни явно не купишь.

Роман взглянул на часы. Ого, уже почти шесть! По идее, надо возвращаться к Катрин, Эмма строго-настрого наказала быть пока с этой дамой как можно обходительней, потому что не слишком рассчитывала на сногсшибательный успех их затеи с «покушением». Возвращаться-то пора, да неохота. Катрин – взбалмошная стерва, это тебе не миролюбивая, снисходительная, по уши влюбленная Фанни, которая была счастлива самим фактом существования Романа в ее жизни.

Если честно, он не очень-то лукавил, когда сказал ей: жалеет, что опоздал родиться. Вернее, она рановато родилась, вот что! Была бы она его ровесницей, лучшей жены он не искал бы. Верная, преданная, готовая все простить, принимающая его таким, какой он есть. Для нее он всегда был бы самый лучший, самый любимый! Другое дело, конечно, что такая идеальная супруга очень скоро надоела бы Роману, потому что человек, который знает, что такое соль и что такое перец, едва ли сможет есть только пресную пищу.

А впрочем, о чем он? Рано ему еще жениться, даже думать об этом рано. Вот и Эмма так говорит… Да и разве она позволит?

Впрочем, он и сам не хочет. Потому что не хочет Эмма. А Эмма для него – это…

Да, так вот о Катрин. Ее ни в коем случае нельзя злить. Настроение у нее меняется чуть ли не быстрей, чем цвета на светофоре. Еще возьмет да не пустит обратно, если он слишком задержится! Она и так еле-еле согласилась его отпустить, чтобы «навестить заболевшую маман», которую надо было непременно сопроводить к ревматологу в Медицинский центр на бульваре Осман.

Этот мифический ревматолог очень развеселил Романа. Вообразить себе Эмму, у которой что-то могло болеть, тем более ноги, или руки, или кости какие-нибудь (что там лечит ревматолог?), Роман просто не мог. Более здорового человека, чем Эмма, он в жизни не видел.

И слава богу! Пусть она будет здоровой, красивой, невероятной, непредсказуемой, загадочной, непостижимой, не такой, как все другие женщины, каких он знает! Их, женщин, много, а Эмма одна. Пусть она будет с ним всегда. Что он без нее? Она для него больше чем мать, гораздо больше. Мать была женщина, не более. А Эмма – центр его вселенной, смысл его жизни. Без Эммы он…

Скорей бы ее увидеть! Роман выскочил из метро на станции «Лепелетье» и пошел было к перекрестку Друо, Лафайет и рю де Фробур-Монмартр, но вовремя спохватился и свернул на улицу Шоша. Нет уж, от бистро «Le Volontaire» надо держаться подальше. Наткнуться на Фанни – этого он хочет меньше всего. Забавно, конечно: Фанни для него – такая же ступенька к Илларионову, как Катрин, однако о Катрин он вытрет ноги – и дальше пойдет, не оглянется, а про Фанни вспоминает со стыдом. Подло он с ней поступил, очень подло! И Илларионов – тоже… Хорошо бы, если потом, когда Роман с Эммой разыщут свои бриллианты и уедут из Парижа (ну, может, не уедут, но уже выйдут из этой игры), так вот, хорошо было бы, если бы Илларионов бросил Катрин и вернулся к Фанни. Она заслуживает всего самого лучшего. И если б Роман только мог…