Елена Арсеньева - Полуночный лихач

– Я такие медальоны на выставке видела, – вдруг сказала Нина. – Ну, не один в один, но в этом роде: наборные, со всякими штучками внутри. В прошлом году была выставка: творчество заключенных. Только она дико называлась: выставка-продажа творчества воспитанников пенитенциарных учреждений, что ли? Точно не вспомню, какое-то безумное слово, означающее места лишения свободы. Там много было очень недурных вещей. Я купила кухонный набор: дощечки для резки. Очень красивые, ну очень! А некоторые покупали ручки, медальончики. Наверное, и она там купила… Но почему же ты не отдал это в милицию, ведь это единственная вещь, по которой можно найти ту женщину!

– Я думал, это твой медальон, – брякнул Николай – и отчаянно пожалел, что не проглотил-таки язык вместе с той обалденной горбушей.

Темные брови сложились домиком:

– Мой? Ну и что, тогда ты должен был оставить его Анто…

Она не договорила и начала краснеть. Николай жадно смотрел, как вспыхнули ее щеки, как расползается краска по лицу, спускаясь даже на шею, и думал, что теперь все пропало, конечно: он себя выдал.

– О господи, – тихо сказала Нина, садясь на табуретку. – Слушай, а ты… – Она вдруг резко усмехнулась: – У тебя есть какой-нибудь алкоголь?

– Ну да, водка и коньяк. И спирт, конечно, – сказал он, несколько оторопев – не от этой просьбы, нет, а потому что сам не додумался предложить ей выпить и снять стресс. Но она держалась совершенно спокойно, без истерик, без нервической дрожи в голосе, ну, он и решил, что она так замечательно владеет собой, а на самом деле это было то спокойствие, которое страшнее любой истерики, – прелюдия к нервному срыву. Хорош же он врач!

– А если я, к примеру, напьюсь в дымину, у тебя найдется кубик аскорбинки в смеси с глюкозой, чтобы завтра меня спасти? – криво улыбалась она, отводя глаза.

– Найдется. Только зачем тебе напиваться в дымину?

– Не знаю. – Нина опустила голову. – Мне сейчас что-то такое нужно… особенное, ты понимаешь? Что-то нужно сделать, с балкона прыгнуть, что ли, или посуду начать бить, или убить кого-нибудь. До меня только сейчас начинает доходить все, вся связь событий. Осознаю, что случилось. Я на этот медальон посмотрела – он ко мне никакого отношения не имеет, я его впервые вижу! – и вдруг поняла очень многое. Мне нужно время, чтобы все это в голове выстроилось, но если я буду просто так сидеть и думать, то начну или рыдать, или просто с ума сойду от всеобщей подлости. Мне сейчас надо как-то выключиться, ты понимаешь? Оторваться от себя прежней, освободиться от их власти надо мной… от Инны, от Антона освободиться.

Николай принес из комнаты бутылки, самые красивые бокалы – тетка на них, помнится, дышать боялась. Правда, они вроде бы для шампанского…

– Вот, что ты будешь? Коньяк, спирт? В принципе разницы нет, все очень крепкое, так что отключиться удастся быстро. А утром эффект примерно одинаков.

– Да ладно, глупости. Не буду я напиваться, ты не волнуйся, – смущенно улыбнулась Нина. – Немножко выпью – и все. Коньячку для храбрости.

Николай налил ей. Ну и себе, но это просто так, за компанию: преступлением казалось сейчас туманить мозги алкоголем, потом, наутро, будешь думать, приснилось тебе все это или было на самом деле, как она сидела здесь, и ты смотрел на нее, и был для нее единственным человеком на свете… нет, просто другом, конечно, ничего такого!

– Слушай, – сказала вдруг Нина, сделав крохотный глоток и нерешительно двигая бокал по столу, – а как ты относишься к случайным связям?

Николай покачнулся:

– Что?..

– Ну, наверное, это будет не совсем случайная связь, – сообщила Нина бокалу. – Мы же с тобой уже раньше виделись, ты мне даже спасал жизнь и сейчас выручаешь; вдобавок этот медальон ты сохранил, потому что думал, он мой. Это ведь не случайно, правда?

Бокал подмигивал хрустальными гранями и хитренько отмалчивался. Делать нечего – пришлось отвечать Николаю:

– Нет. Да. В смысле, правда.

Нина опять сделала крохотный глоток и отставила бокал, виновато улыбнувшись:

– Жжется. Ну, я вроде бы уже расхрабрилась. А ты? До чего же глупо я тебя соблазняю, ужас просто! Забавно, в жизни бывают такие повторения…

– Да, – сказал Николай, сам себя не слыша и не понимая, о чем говорит.

Она сидела сгорбившись и смотрела на выцветшие квадратики клеенки. А Николай смотрел на нее. Вдруг Нина вскинула голову, глаза ее влажно блеснули:

– Но тебе совершенно не обязательно меня слушаться. Я как-то не подумала: вдруг ты не хочешь? А то я говорю, говорю, а ты все сидишь и ничего не делаешь.

– Откуда ты знаешь, может, я еле сдерживаюсь, чтоб не накинуться на тебя, как дикий зверь? – хрипло выговорил Николай.

– Да-а? – Она удивилась, но, кажется, не обиделась. Даже наоборот. – Тогда, может быть… А мы будем… ну, будем здесь, на кухне, – она нерешительно усмехнулась, – или все-таки пойдем куда-нибудь?

И только тут он наконец поверил…

Конечно, так все и вышло: сдержать себя он не смог, накинулся на нее, как этот самый зверь. Но она не испугалась. Поэтому все началось именно «здесь, на кухне», – под хрустальный звон разбившихся теткиных бокалов. А где продолжалось, Николай потом и вспомнить не мог. Такое впечатление, что везде.

Его разбудил звонок. Антон выскочил из спальни, побежал в коридор, к двери, потом сообразил, что это звонит телефон, – и замер над аппаратом, не решаясь снять трубку и мрачно считая гудки.

Звонил кто-то очень упорный. Когда телефон наконец смолк, Антон поглядел на часы – ого, уже девять! Звонок мог оказаться самым безобидным, например, от доктора Федора Ивановича, который обещал назначить какие-то там процедуры, психологические тесты, – однако даже с ним Дебрский сейчас не хотел общаться. Тем более с ним! Потому что Федор Иванович уверял, будто эти тесты и процедуры помогут возвратить больному память, а Дебрскому еще предстояло понять, хочет ли он вернуть утраченное и вспомнить забытое. Пока этот процесс не доставил ему особенной радости…

Его поражало, что он мог до такой степени оказаться под женским каблуком, чтобы из-за Инны убить человека. Пусть этот Голубцов был омерзительным, пусть это было ничтожнейшее создание природы, однако живой человек, а ведь Антон прикончил его из мести за Иннину дачу. Тот поджег дачу, а верный любовник Дебрский взял такой грех на свою душу…

Он пожал плечами. Ради Инны?! Это не укладывалось в голове. Красивая, сексуальная, рисковая, сильная, загадочная – да, все эти качества присутствовали в ней с избытком, но Дебрский воспринимал их, особенно при трезвом свете дня, совершенно умозрительно. И снова пришло ему в голову, что, если забвение освободило его от избытка страстной привязанности к этой опасной женщине, то, пожалуй, не стоит торопить возвращение памяти, чтобы снова не попасть в зависимость от Инны. Надо попробовать пожить самостоятельно, своими заботами, которых у него столько, что голова пухнет. Например, впереди похороны Нины…