Марина Болдова - Клетка семейного очага [litres]

– Привет, – Зотов устало опустился на стул.

– Как там Татьяна?

– В истерике. Она, Мотя, сына потеряла. Петька вчера умер.

– Ты же сказал, что он довел мать? Он был жив!

– Пока я с Татьяной возился, тещу в морг определял, он что-то вколол себе. Вечером прихожу, а он в отрубе. В больнице ничего не смогли сделать. Передозировка. Может, нарочно?

– Леш, а ты не замечал раньше, что Петька употребляет?

– Никто ничего не замечал. Даже Танька своим носом не учуяла. Ей ведь что главное, чтобы у дитятки денежки были да машина под задницей. Сколько раз ей говорил, что забаловала парня.

– Знаешь, Зотов, ты о нем как о чужом.

– Веришь, даже не стыдно. Никогда его понять не мог. Даже мальчишкой он был – кроме раздражения, у меня к нему ну никаких чувств! И ведь правда Федькиным отпрыском оказался. Я сегодня утром проснулся, альбом с его детскими фотографиями нашел. На одной ему лет семь, так вылитый Курлин! Как раньше не замечал?

– Не присматривался.

– Точно. Налей и мне водки, что ли!

– Ты же за рулем?

– Да хрен с ним. Поставлю вон на стоянку. Куда надо, пешком дойду. Наливай. Сам-то что обмываешь?

– Ничего, – Роговцев потянулся к графину.

– Врешь. Я тебя, Мотя, знаю. Ты так не пил с Афгана. Что случилось? Ты мне даже о встрече с Галаниной ничего не рассказал. Кстати, новость хочешь? Арина – ее родная сестра.

– Какая Арина? Твоя?

– Моя, теперь точно моя, – Зотов победно улыбнулся. – Вспомни ту маленькую девочку, которая тогда не вовремя домой вернулась. Это и была Арина. Вот так. Так что Катя?

– Катя… – Роговцев потер ладонью горящее лицо. – Катя чудом жива осталась. А я теперь, после встречи с ней, чуть жив…

– Матвей, между вами что произошло-то? Вчера?

– Было – расстояние в тридцать лет. А сейчас будто и не было его, – Роговцев все никак не мог решиться на то, чтобы рассказать Зотову о Кате все. Но и не рассказать он тоже не мог.

Зотов слушал и пил водку. Потому что без нее никак. Если верить, что ничего не придумано, становилось страшно. Он видел, что Матвей не в себе. И Зотов никогда не видел, чтобы тот плакал. А Роговцев из всех сил пытался говорить спокойно. Но только пытался, потому что срывавшийся слишком часто голос выдавал его.

– Понимаешь, с Надей все время было ровно. С первых дней. Она и сама такая. С ней ничего подобного в жизни случиться не могло. В принципе. Она никогда бы не рванула из города только потому, что остаться беременной без мужа – это дурной пример для младшей сестры. Да она и не подумала бы о сестре. Она мудро решила бы, что она, беременная женщина, становится центром внимания. Теперь все: мама, сестра, будущий отец ребенка – должны мерить свою жизнь по ее запросам. Коряво выражаюсь?

– Да нет, все понятно.

– Катя не хотела мне навязываться. Она не хотела вешать свои проблемы на мать. Она решила, что справится сама. И судьба ее за это жестко наказала.

– А ты-то в чем виноват? Ты же не знал о ребенке!

– Я мог с ней поговорить хотя бы. Ты понимаешь, я сознательно тогда решил для себя, что Катя меня разлюбила, как и я ее. Мне так удобнее было думать. Она мне призналась, что, когда я предложил ей «остаться друзьями», при этом назвав ее Катюхой, она оторопела. Тогда Катя пришла сказать мне, что у нас будет ребенок. А я ей – «Катюха»! «Подруги не рожают вам детей, рожают жены», – сказала она вчера, когда я ее упрекать начал. Я – ее!!! Господи, как же мне тошно! – Матвей опять опустошил полную рюмку. Роговцев уже смутно видел Зотова, было тошно на душе и в желудке. Но он вдруг понял, что готов выложить Зотову главное.

– Мотя, хватит тебе уже, – Зотов с сомнением посмотрел на почти пустой графин.

– Хватит, – согласно кивнул Роговцев. – Только я тебе сейчас скажу… Я не могу без нее. Вот так, уже сутки, не могу! На Надежду утром глянул и вдруг понял – колдовство закончилось. Она чужая, холодная, не моя.

– Не мели ерунду, Роговцев.

– Вот я так и знал, что ты ничего не поймешь! Но я все же скажу тебе! Я хочу ее себе вернуть! Всю, в пользование! Главное – не дать ей улизнуть, как тогда. Главное, держать, чтоб даже не мечтала! А Надежда меня давно не любит. Знаешь, с какого времени? С самого начала. Просто приколдовала она меня. А Катя колдовство сняла.

– Господи, Мотя, ну и надрался ты! Сам не понимаешь, что несешь. Пошли домой.

– К жене? Не пойду, – он замотал головой. – Пойду к тебе.

– Пойдем ко мне. Все равно Арина пока у Кати.

– У Кати? Тогда пошли туда. Я с ней поговорю. Она поймет. Я знаю, она меня любит!

– Роговцев, ты достал уже! Хочешь все испортить? Куда ты с такой рожей? Что ты сейчас связного произнести можешь? Проспишься, тогда решим, – Зотов подозвал официантку, расплатился с ней и подтолкнул Роговцева к входной двери.

– Ваш друг вчера здесь с женщиной одной был, – догнала его другая девушка в белом фартучке. – Я вспомнила. Эта женщина была здесь, в кафе, когда убили того фотографа. Она сидела вон за тем столиком. Но, правда, быстро ушла. Еще до того, как все случилось.

Зотов остановился. Вот, похоже, и найден убийца Курлина. Все же Катя. Да, отравление – это чисто по-женски. Но зачем же так круто? Федька-то в чем виноват? Или все же Матвею бокальчик с коньяком предназначался? И как она могла все просчитать?

Зотов посмотрел на Роговцева, пытающегося натянуть куртку. «Завтра это чудо протрезвеет, я с ним поговорю. Хотя Беркутову позвонить нужно уже сегодня. Уже сейчас», – подумал он, доставая одной рукой мобильный из кармана, другой поддерживая друга.

Сергей Сергеевич Карташов еще раз просмотрел содержимое тонкой пластиковой папки. Он ничего не понимал. Он ехал в Бремен за подтверждением своих догадок, а вышло все как-то не так.

Чуть больше месяца назад его немецкий друг и коллега Курт Зигель переслал ему электронной почтой статью местного журналиста об известной некогда балерине Эрике Билевиц. Короткое сопроводительное письмо содержало всего лишь просьбу собрать и отправить ему все материалы, в каких упоминалась бы фамилия Курлиных. Курт очень любил загадки и хорошо знал Карташова: открыв перед тем все карты, он лишит друга возможности самому выстраивать различные версии. Опытный в поисках чужих родственных связей Карташов сразу же связал эти две фамилии. Вариантов было множество. Но одна фантазия выглядела особенно привлекательно: Эрика Билевиц могла оказаться из рода Курлиных. Тех Курлиных, которые были одними из самых богатых землевладельцев в Самаре. Тех, которые владели мукомольнями, амбарами, складами. Он и не думал, что так вот сразу найдет все недостающие звенья цепочки и преподнесет доказательства своей версии Курту. Он искал хотя бы зацепку, хотя бы упомянутое вскользь родство с любой немецкой фамилией. И нашел. В начале века у одного из Курлиных в семье жила молодая гувернантка – немка. Во время Первой мировой войны Курлин отослал ее, беременную, на родину к родителям. Написав Курту, который со своей стороны тоже изучал отосланные Карташовым документы, что у него кое-что есть, он получил от него приглашение и заказал билеты. В день отлета ему позвонил молодой человек и назвался Александром Курлиным. Он просил о встрече, но Карташов, мысленно находясь уже далеко, отказал. Потомков Курлиных в городе жило много, в последние годы они все живо интересовались своими предками и чаще всего корысти ради. Он машинально назвал юноше точную дату своего возвращения и почти не удивился, что на следующий день тот ему позвонил. Отказывать вторично Карташову показалось неприличным, и теперь он сидел и ждал гостя, перебирая в памяти свою поездку в Бремен по дням.