Владимир Колычев - Мой неверный однолюб

– Я сказал тебе поехали, значит, поехали. Что здесь непонятного?

Он направился к воротам с таким видом, как будто Катя просто обязана была следовать за ним.

А она пошла, думая, как бы незаметно улизнуть.

Машина стояла сразу за воротами, в ней никого не было. Алик один, тем более он сядет за руль. Это значило, что никто не будет хватать ее за руки, раздвигать ноги.

– Давай, давай.

Катя успокаивала себя, но, когда она садилась в машину, у нее от страха закружилась голова.

– А чего такая пугливая? – с усмешкой спросил он.

– Да ничего…

– Сейчас я тебя насиловать не буду, – сказал он, тронув машину с места.

– Сейчас?

– Нет у тебя дяди генерала.

– И что?

– Никто за тебя не заступится.

– А заявление в милицию? – Катя робко кивнула через плечо.

– У меня все схвачено, мне ничего не будет. Не веришь?

– Нет, – осторожно сказала она.

– Давай проверим.

– Верю!

– И правильно делаешь. А то мало ли… Мама с папой домой ждут, не надо их огорчать.

– Не надо, – кивнула она.

– Умница, понимаешь.

– Понимаю.

– Вот я и говорю, что умница.

– Не думала, что ты такой урод.

Не должна была Катя так говорить, но нельзя было потакать Алику. Да, она его боялась, но жертвой своего страха быть не хотела. Поэтому просто обязана была называть вещи своими именами. Хотя бы для того, чтобы Алик не задирал нос.

– Что?! – Алик возмутился, но вместе с тем и восхитился.

– Ведешь себя как моральный урод.

– Ты еще поговори!

Катя хотела еще раз огрызнуться назло ему, но махнула рукой. Все, хватит.

– Ты должна знать, что шутки со мной плохи, – сказал он.

Катя молчала. Действительно, а о чем говорить с этим уродом? Спросить про Пашу, что его ждет? Но так Алик поднимет ее на смех. Еще и предательницей назовет. И в точку попадет. Она не врала на допросе, не преувеличивала, но все равно чувствовала себя так, будто на самом деле предала Пашу.

Ну не признался он ей в любви, ну и что? Может, он собирался это сделать. И она хороша. Потеряла голову, едва не оставила там же в кустах свою невинность… А голову потеряла от любви… Потому что влюбилась в Пашу. И дальше хотела его любить. И зачем она только послушалась Алика?

Алик подвез ее к школе, остановил машину. И его рука вдруг легла ей на коленку. Катя инстинктивно дернулась, хотела скинуть ее, но Алик больно сжал пальцы.

– Не брыкайся. И слушай сюда. Про Ирку ни слова! Не было ничего, поняла?

Катя кивнула. У нее и в мыслях не было разносить сплетни об Ирке. В глаза, да, в глаза ей хотела сказать пару ласковых слов, а трезвонить на всех углах – нет.

– И тебя никто не трогал.

– Не трогал, – эхом отозвалась она.

– Но еще не вечер, могут и тронуть, – коварно усмехнулся Алика.

– Достал!

– Я же сказал…

– Да иди ты!

Катя с силой схватила его за руку, сбросила со своей коленки, открыла дверь. Этот подонок загнал Пашу в угол, сделал ее своей сообщницей, и теперь она должна молчать в тряпочку? Как бы не так!

Она уже собиралась закрыть дверь, когда Алик спросил:

– А ты что, реально целка?

В ответ Катя с силой хлопнула дверью. И плевать, что подумает этот козел. Пусть догоняет, пусть хватает, пусть везет в лес. Если сможет… Легкой победы не будет. Катя глянула на осколок кирпича, который лежал на обочине дороги. Вспомнила, как физически слабый Аркаша обратил в бегство двух таких же, как Алик, отморозков. И она сможет защититься. И даже проломить Алику голову… Тут главное – не сдаваться. И не бояться.

Алик уехал, а Катя сквозняком пролетела через школьный двор. И вернулась в милицию. Она должна была сказать, что Паша бросился за ней сразу же, как только она ушла. Сказать, что не было у него времени надругаться над Иркой. Разве что только морально.

В камере с зарешеченной стеной, с видом на «дежурную часть» Паша провел несколько часов. И только затем его перевели в КПЗ, где уже по-настоящему пахло тюрьмой. Вернее, смердило.

Нары здесь были пристегнуты к стене, сидеть на них невозможно. Два дефективной внешности типа сидели на корточках, думали о чем-то с пустыми глазами, курили. Паша решил отлить – в углу возле двери был унитаз, вмурованный в пол. Он кивнул в знак приветствия, расстегнул ширинку.

– Я не понял, пацан, ты что, с прибором на нас кладешь? – спросил один, поднимаясь.

Лицо у него узкое, нос острый, а глаза непропорционально большие, навыкате. Ни дать ни взять – килька в томате. Вернее, в табачном дыму. Только Паше совсем не было смешно. Он торопливо застегнулся, настраиваясь на драку.

– Это ты сестренку мою разлохматил? – спросил второй.

Этот был покрупней, помордастей, но при этом производил впечатление немощного. Кожа лица темная, грубая, вся в морщинах, зубы коричневые, движения вялые. Ощущение такое, что он гниет изнутри.

– Твою сестренку? – нахмурился Паша.

Везет Ирке на братьев, один урод, другой – еще хуже.

– Мою сестренку, – кивнул гнилозубый.

– И как ее зовут?

– Какая разница, как ее зовут? – Узколицый вплотную приблизился к Паше и дернулся, имитируя атаку.

– Вранье это все.

– Что вранье?

– Не трогал я никого.

– А тебя тронут… пряник, – осклабился гнилозубый.

От него невыносимо воняло, неужели Паша должен был привыкнуть к этим жутким условиям существования? А делать нечего. Тем более что вонь – это еще не самое страшное.

– Молодой, в самом соку, – ухмыльнулся узколобый.

– Сестренку ты мне, пряничек, испортил. Зачем она мне теперь такая. Сам теперь мне сестренкой будешь.

– Медсестренкой, – хохотнул узколицый.

И зачем-то стал расстегивать ширинку.

– Процедурку проведешь и можешь отдыхать, – глумливо сказал он.

– Не буду я ничего. – Паша попятился к двери.

– А придется, – развел руками гнилозубый. – Ты к нам по лохматой статье заехал. Теперь тебя зовут Оля…

– Павел я!

– Паша… Мне все равно на ком жениться, на Оле или на Прасковье. – Лупоглазый жестом показал, что должен делать Паша. – Лишь бы она не тормозила.

– Отвали!

– Не понял. – Уголовник начал застегивать ширинку, выразительно глядя на своего дружка.

– Параша не хочет родину любить? – оскалился тот. – Научим.

Паша понял, что слов больше не будет. Его будут бить, ломать, ставить на колени. И никто ему не поможет, надеяться можно только на себя. Если он сейчас сдастся, если уступит, его превратят в половую тряпку.

Он должен был ударить первым. Вырубить узколицего, чтобы не путался под ногами, и заняться его вонючим дружком. Но ударить Паша не смог. Ноги почему-то затяжелели, руки онемели. Это все, это конец. Даже если он выстоит сегодня, его сломают завтра. Весь мир ополчился против него, выстоять нет никаких шансов.

– Давай, сахарный, по-хорошему! – Лупоглазый схватил его за шею, стал пригибать к себе.