Александр Слепаков - Вся история Фролова, советского вампира

Я достал сигарету и долго прикуривал, потому что ночной холодный ветер летал вокруг меня и мне назло всё время тушил спичку. Но я упрямый человек. Я прикурил в конце концов сигарету, пару раз затянулся и послал к такой-то матери и трамвай, и ночной ветер, и эту полукрысу, полу-бог-знает-что, которую я прибил железным совком. И даже эту Сильвию Альбертовну с её жутким воем и своей оригинальной манерой водить машину. Хотя к ней, после того как её так страшно выворачивало наизнанку в рощице недалеко от аэропорта, я в конце концов стал испытывать что-то вроде сочувствия. Но я не послал к чёртовой матери Валеру и Марию. Они ничем этого не заслужили. Я просто стоял и ждал, когда у меня пройдёт. И всё наконец-то прошло.

Это была просто улица Станиславского. Обычная ноябрьская ночь. Обычный пьяный я. Сигареты «Наша марка» Донской табачной фабрики. До моего подвальчика оставалось полквартала. Я не спешил. Мне хотелось вдыхать холодный воздух с водяной пылью. Мне хотелось стоять и смотреть на улицу Станиславского. Мне казалось, что я не смотрю, а подсматриваю за ней. А она без людей наконец может быть собой, не изображать ничего. Как хотел Станиславский. Мне про Станиславского всё рассказала одна актриса, когда мы лежали с ней в каморке у художников, вокруг была темнота, и на нас ничего не было. Она мне тогда наглядно доказала, что Станиславский был прав. Вот и мой подвальчик. Ещё сигарета и спать.

То, что я пишу в этой главе, мне стало известно от одного монаха по прошествии нескольких лет. Монаху же всё, что произошло той ночью, рассказал сам Валера. Я хорошо помнил обстоятельства, при которых оставил Валеру и Марию в Новочеркасске. Дополняя рассказ монаха тем, что известно мне самому, я попытался воссоздать последовательно произошедшие тогда события.

Итак, Мария была доставлена в больницу, где её три глубоких пореза на лбу осмотрел дежурный хирург. Дежурный хирург был глубоко изумлён тем, что три раны были совершенно параллельны и одинаковы по длине. «Как будто три ножа на одной рукоятке!» – удивлялся хирург.

Он аккуратно наложил на каждую рану по два шва, предварительно проведя местное обезболивание. Хирург говорил, что наложил швы очень аккуратно, и, по его мнению, когда они заживут, будет почти незаметно.

– Ну, теперь, – сказал хирург, – расскажи мне, родная, как тебя угораздило?

– Да это вампирица меня когтями ударила, – объяснила Мария, как будто речь шла о совершенно обыденном происшествии.

Хирург страшно разозлился и сказал, что его долг сообщить в милицию.

– Ну что ж делать – сообщай, – не стала возражать Мария, – так и скажи, но скажи, вампирицы больше нет. Была да вся вышла. Так что будешь ты беспокоить милицию зря.

– Может, тебя в психдиспансер отдать? – спросил хирург, тяжело набычившись.

– А я там была, – ответила Мария, – и у меня оттуда справка есть. А злишься ты на меня напрасно. Я тебе не вру. Я обет давала не врать. Так что я разучилась. Я и захочу соврать, да не смогу.

Такой оборот дела хирурга вполне устроил. И сердито сопел он скорее для порядка. Да в конце концов, какое ему дело. Жизни больной ничего не угрожает. А что она слегка чокнутая – так это доктор не виноват.

Вышли из больницы. Мария хотела отправить Валеру на автобусе в Ростов и даже настаивала на этом, но Валера сказал, что не может оставить её одну и должен проводить её до дому.

Ну, в общем, пока они были в больнице, пока спорили с хирургом, пока шли домой, наступил вечер, и как-то так получилось, что Валера уже не мог уйти, ему было просто некуда, потому что следующий поезд в Ростов шёл в три часа ночи, а последняя электричка тоже ушла.

Мария вела себя как-то странно. То она посматривала на Валеру с нежностью, то со страхом. Они выглядели вдвоём немного как существа с разных планет. На ней была кофта, фактически деревенская, на голове косынка. Валера был в джинсах, в красивом свитере, стройный, элегантный, современный, городской. Он сидел за столом, Мария поставила перед ним тарелку горячей каши. Это было так непохоже на бифштекс и красное вино, которыми угощала его когда-то Сильвия Альбертовна.

После ужина Мария сразу вымыла посуду, насухо вытерла и поставила в шкаф.

– Водки нет, не обессудь.

– Да я не любитель водки, – ответил Валера.

Ему было неловко, он чувствовал её интерес к себе. Его это смущало, хотя и не вызывало протеста. Валера был так устроен, что интерес женщины к нему совершенно его обезоруживал. Мария чувствовала, что Валера всё понимает, и ей было стыдно, и от этого стыда ей было ещё труднее справляться с собой.

Так они сидели молча, скованные неловкостью, не зная, что делать, не начать же целоваться ни с того ни с сего. Потом Мария вздохнула и сказала:

– Молиться сегодня не буду, какие уж тут при тебе молитвы. Ты иди раздевайся, в кровать ложись. А я сейчас приду.

Валера ушёл в комнату и сделал в точности, как ему сказали, то есть разделся и лёг в кровать. Почти сразу он услышал, как снаружи закрывают ставни, и в комнате стало совершенно темно, так что даже своих ладоней, находящихся перед глазами, он совсем не видел. Потом глаза немного привыкли, и он стал различать какие-то общие контуры предметов.

Дверь открылась и закрылась. Он разглядел, что Мария была с распущенными волосами, в белой ночной рубашке. Она села на кровать, долго рассматривала Валеру, потом сказала:

– А куда я, грешная, денусь? Что я, железная, что ли? Хотела по-другому, да, видно, не суждено. На всё воля Божья.

Она откинула край одеяла и легла рядом с Валерой, причём кровать была довольно узкая, так что они с Валерой оказались очень близко друг от друга. Они лежали молча, почти не касаясь друг друга. Потом Мария сказала:

– Бог захочет – услышит, не захочет – не услышит. Молись, хоть лоб расшиби, а он тебя не услышит. Ну… значит, он есть, раз он то слышит, то не слышит.

Валера молчал, он не умел молиться и ничего не знал об этом.

– Я и не целовалась толком никогда, поцелуешь меня? А то я не умею.

Валера повернулся на правый бок, приподнялся, стал целовать Марию в губы. Мария робко пробовала отвечать ему, потом она сказала:

– Да ты, бедный мой, и впрямь не в себе. Психбольной вроде меня. Я тебя люблю. Ты не пугайся. Это не значит, что я тебе сейчас детей нарожаю и заставлю на заводе работать. Мы вместе не будем. Только сегодня ночью. Мы оба с тобой на голову больные, нам детей иметь нельзя. Да ты и не мужик совсем, куда тебе на завод? Ты ангел какой-то недоделанный. К тебе грязь не пристаёт. Ты и извазюкаешься весь, а она с тебя стекает, и ты опять вроде чистый, только тут, – она коснулась пальцем его лба, – тут у тебя не все дома.

– А ты, – спросил Валера, – ты святая?