Александр Слепаков - Вся история Фролова, советского вампира

– Не найдётся ли у вас сигареты?

– Найдётся, конечно.

Он сел на скамейку, взял сигарету, прикурил от спички, достав предварительно из кармана коробок. Я его не особенно рассматривал, ну парень и парень. Шевелюра, польские джинсы. Чего его носит по ночам, откуда он взялся? Почти нереальная в сером предутреннем свете улица по-прежнему располагает к мистическим чувствам. Он затягивается, пускает дым, смотрит на меня:

– Что? Любовная лодка разбилась о быт?

– Почему сразу любовная? Обычная лодка.

– Мне нравится, что вы понимаете с полуслова. Вы не поэт, случайно?

– Случайно нет. А вы?

– Я, представьте себе, случайно – да.

– Поздравляю вас.

– Не с чем. Поэзия – это занятие для сумасшедших.

Наверное, по мне было видно, что я удивился.

– Пожалуйста, не смотрите на меня, как будто у меня две головы. – продолжал поэт. – Вас что, удивляет наличие сумасшедших?

– Но они редко так говорят о себе.

– Поэты вообще встречаются редко. А девушка, я извиняюсь, не захотела остаться у вас? Пришлось провожать?

– Да, и довольно далеко.

– Затрахали бабы совсем.

– Да нет, ничего.

– А почему далеко? Вы в микрорайоне живёте?

– Во-первых, не живу я ни в каком микрорайоне. Во-вторых, перестань ко мне обращаться на «вы». Это глупость, по-моему.

– А в-третьих?

– В-третьих, это долгая история.

– Ничего. Я не спешу.

– Ты веришь в вампиров?

– Я не настолько сумасшедший, чтобы не верить в вампиров.

– У нас на хуторе появился вампир. Все в шоке, никогда такого не было. А она из университетских. К нам привезли в помощь селу.

– Девушек привезли в помощь селу. Как поэтично. Что же она не пригласила тебя хоть отдохнуть с дороги?

– Да у неё папа – зверь.

– Ну её на фиг.

– Согласен.

– А ты не с хутора Усьман случайно?

– А ты откуда знаешь?

– Элементарно, Ватсон. У меня полно друзей на биофаке.

– А ты не Брунько, случайно?

– Да, именно он.

– Я о тебе слышал. Даже стихи твои читал. Я тут на журналистике учился.

– То-то я смотрю, не похож ты на деревенского. Но стихи мои тебе вряд ли нравятся.

– Я по стихам не специалист.

– Да уж, – с оттенком высокомерия отозвался поэт.

– Я всё-таки, наверное, деревенский парень. Пишу про надои. Только меня из газеты выгнали.

– Правильно выгнали. Пошли они в жопу. Тебе в Ростов надо перебираться. А ты сейчас на хутор едешь?

– Да, сейчас поеду.

– Возьми меня с собой.

– Да запросто.

– Вот это я понимаю. Я увижу своих друзей. Я познакомлюсь с вампиром. Ура! Как хорошо, когда у человека ничего нет. Я могу ехать прямо сейчас!

Ну, хрен с тобой, сейчас так сейчас. По дороге я заправил бак, и, как раз когда на хуторе все проснулись, кормили скотину и сами собирались на работу, мы уже ехали по грунтовке от трассы к реке. Поэт от восторга кричал. Грунтовая дорога, лесополоса, то есть почти лес, а главное, сам мотоцикл с люлькой – всё это ввергало поэта в атмосферу фильмов про войну, в которых на мотоциклах ехал немецкий вермахт.

– Дойче зольдатен уно мотоцикль, – кричал поэт. – Цвай шюнен золдатен нах Москоу гейн. Яволь! Герр официр! Цвай, с**а, шюнен зольдатен нах хутор Усьман зи гейн. Вампирэн пиф-паф! Га-га-га! Немецкий доблестный войска! Б****!.. – и дальше такой же бред.

Период загробной жизни Фролова, наступивший примерно после приезда лектора, Елизавета Петровна характеризовала позже как начало возврата к почти человеческому существованию. Он не шарахался от стен, нормально владел собой, хорошо понимал, кто он и что ему нужно. И это понимание не тяготило его. Он узнавал людей вокруг себя, потому что знал их при жизни, и понимал, какая опасность ему грозит, и какой страх внушает он сам, осознавал свою огромную физическую силу, свои возможности, но было ясно, что его всё равно поймают, если он начнёт действовать в открытую. В конце концов, не обязательно впиваться в шею, есть ведь жилочки на руках, на ногах, и ранка тогда не очень сильно отличается от расчёсанного укуса комара. И если приходить к нескольким людям за ночь, то им от этого большого вреда нет. Можно спокойно жить. Если люди тебя не боятся, питайся ими, сколько хочешь. Лучше даже приучить их к тому, что ты есть, но ты никого не трогаешь. Так им кажется. Ну, мало ли у кого ты пьёшь кровь? Есть коровы, лошади, собаки – полно диких животных, но главное – людей ты вроде бы не трогаешь, и они начинают привыкать. Привыкают люди ко всему. В конце концов – вампир и вампир. Мало ли что? Вон Федюк на прошлой неделе по пьянке за родной женой гнался с топором. Дверь в туалет изрубил, хорошо, участковый подоспел…

Мне Елизавета Петровна рассказывала, что он очень хотел, чтоб это всё так и осталось. Тем более он никому особенно не мешал. Днём его вообще не было видно, а в тёмное время суток на глаза он особенно не попадался, в общественных местах не появлялся. Пугать народ совсем перестал. По вечерам иногда его видели, но он вёл себя тихо. Мужики кричали:

– Эй, как дела вампирские?

– Да нормально, – отвечал он.

– Кровь-то пьёшь?

– Да нет, не пью.

– Да врёшь небось.

– Да нет, не вру.

– Ну, на нет и суда нет. Хрен с тобой, ходи, кровь, смотри, не пей!

Им даже как-то было интересно, что ходит вампир, и – ничего, и можно с ним словом перекинуться. Всё-таки его присутствие вносило сильный элемент разнообразия в скучную деревенскую жизнь. А что он не трогает никого, так это же Фролов. Это ж с нашего села вампир, с нашего совхоза.

Елизавета Петровна молча выслушивала его рассказы, она понимала, что это затишье долго не продлится, но говорить ему об этом не хотела – пусть продлится, сколько может.

Оля Сыромятина приехала и привезла вино своего изготовления. Одиночество Тамары Борисовны в комнате закончилось. Можно, конечно, и пожалеть об этом. Но кто из присутствующих недалеко мужчин мог воспользоваться таким обстоятельством? Конечно, только Валера. Хотел ли он этого? Он не проявлял инициативу, но, конечно, сразу проявил бы её, если бы получил хоть какой-то сигнал, что инициатива не будет воспринята в штыки. Почему Тамара Борисовна не выслала такого сигнала? На самом деле, Валера ей очень нравился, несколько раз она была действительно близка к тому, чтобы выслать сигнал. Она колебалась, хотела Валеру, но не хотела очередного романа. Там ещё вдалеке маячил Виктор-хирург, с ним история не закончена, от этого – тоска. Но если бы Валера проявил минимум настойчивости, она бы не устояла.

В летнем воздухе было что-то такое, что окончательно лишало её спокойствия. Она была в точке бифуркации, когда система находится в состоянии кризиса и воздействие на неё флуктуаций приводит к изменению поведения. Кризис – потеря устойчивости – флуктуация – изменение поведения. Какой-то физик это рассказывал; непонятные слова, по его представлению, должны были пробудить у Тамары Борисовны эротический интерес. Сам физик как-то не запомнился, а слова запомнились. Флуктуацию Тамара Борисовна понимала, как новый воздействующий на систему фактор. К таким факторам можно было отнести особенный какой-то запах земли и травы, отсутствие в комнате Сыромятиной, присутствие Валеры, хоть и не в комнате, но вообще. Так, может, она напрасно поехала в этот совхоз? Но дома была ещё какая-то отвратительная подавленность. А на море Тамара Борисовна всё равно бы не поехала. Скорее уж в Новосибирск к родителям. Как всё грустно устроено, самое плохое для тебя то, чего тебе больше всего хочется. И даже если ты это отлично понимаешь, мучиться от этого не перестаёшь.