Александр Слепаков - Вся история Фролова, советского вампира

Таня осматривалась в поисках маленьких вампирчиков, но всё равно вздрогнула, увидев, сколько их висит вниз головками под потолком. Летучие мыши очень странные, особенно для городского человека. Конечно, на самом деле они не пьют кровь, насколько я знаю, наши, по крайней мере. Но выглядят как-то, как не совсем живые. И человеку всё равно делается не по себе. Она вздрогнула и повернулась ко мне, как будто искала моей защиты. Это окончательно добило меня. Мы даже не успели толком поцеловаться. Начало нашей близости как раз совпало с началом речи командира отряда.

– Товагищи студенты и пгеподаватели Гостовского госудагственного унивегситета. Мы пгиехали сюда, чтобы своим тгудом помочь габотникам села. Они снабжают нас пгодовольствием, как то – помидогами, зегном, пгодуктами животноводства, а также овощами и фгуктами. В том числе кагтошкой и огугцами.

Девушка вцепилась в меня, чтобы не упасть, летучие мыши зашевелились, даже раздалось тихое попискивание. Это вообще свело с ума и меня, и вроде бы её тоже. Я никогда не думал, что присутствие летучих мышей может иметь какое-то значение. Оказывается, может и очень большое.

– И мы, – продолжал командир отряда, – оказывая сельским тгуженикам помощь в их благогодном деле, выполняем в некотогом годе свой ггажданский долг. Как говогится, любишь кататься, люби и саночки возить.

Мы слышали каждое слово, незримо присутствовали на этом импровизированном митинге, хотя командир отряда и не видел нас. Но его слова были обращены и к нам, приобретая неожиданный смысл, о котором командир отряда тоже не подозревал. Там внизу Танины сокурсники, её начальник произносит речь. Под потолком очень тихо попискивают летучие мыши. Мы с Таней посередине. Нас не видно снаружи, во-первых, потому что стекло очень грязное, во-вторых, потому что никто не смотрит. Но если мы начнём вести себя шумно, это может привлечь внимание. Поэтому мы не начнём. Мы ни за что на свете не создадим обстоятельств, из-за которых нам могли бы помешать. Не сейчас. Ни за что на свете.

– Ггибочки… по решению местного пагтактива, чтобы пляж, как говогится, выглядел, как пляж. Чтобы после тгудового дня можно было культугно отдохнуть. Имеется, кстати говогя, также библиотека. Тепегь я отдельно обгащаюсь к мужской части нашей бгигады. Я увеген, что употгебление спигтных напитков будет в мегу, чтобы вести себя по-человечески и оставить у сельских тгужеников только самые достойные воспоминания о нашем пгебывании. Я обгащаюсь также к девушкам: наша обязанность состоит в том, чтобы вегнуть вас вашим годителям здоговыми, отдохнувшими и… если хотите, целыми. Поэтому отбой есть отбой, тем более что утгом вставать на габоту.

При этом своевременном замечании командира отряда у Тани приоткрылись губы. Я хотел предупредить её приближающуюся реакцию, положив на них указательный палец. Но руки у меня были вообще заняты. Тогда я захотел просто поцеловать её. Но она отстранилась, она вообще, по-моему, не очень любила целоваться. Так мы и замерли, крепко держась друг за друга, вдыхая пыльный воздух, слыша, что сейчас слово имеет парторг совхоза товарищ Стрекалов.

Таня Фролова не будет одной из центральных фигур в этой истории, да и расстались мы с ней не так, как мне бы хотелось. Но вспоминая этот день, я не могу не вспомнить её.

Наступил вечер. Скотники пригнали коров на вечернюю дойку, студенты и преподаватели Ростовского университета проследовали в столовую на ужин. На пляже кричали и плескались дети. Участковый чинил мотоцикл, но не починил. Секретарь парткома уехал в район по делам. Короче, жизнь шла своим ходом, и отсутствие в ней Фролова Василия Петровича не проявлялось буквально никак. Про похороны все забыли. Ветер на кладбище шевелил лентами с траурными надписями: «Спи спокойно, дорогой товарищ!» И дорогой товарищ спал; спокойно он спал или неспокойно – никому до этого не было дела.

Пока светило солнце, на пляже резвились дети, потом пришли студенты, разожгли костёр и стали исполнять под гитару песни на языке страны капиталистического лагеря. Пили, как я уже говорил, плодово-ягодное. Парни обнимали девушек, девушки несмело, а некоторые смело, обнимали парней…

В сгущающихся сумерках к ним подошёл какой-то незнакомый мужик. Он стоял и смотрел и был какой-то неприкаянный. Ему предложили сесть поближе – он сел. Дали вина в стакане – так и держал этот стакан перед собой, как будто не понимая, что с ним делать. Как потом рассказывали студенты, он даже не вёл себя особо странно, а только выглядел потерянно, что бывает часто с похмелья, особенно после того, как человек спал на закате. На закате спать нельзя, после такого сна болит голова, и человек плохо соображает. Сумерки – это вообще интересное время суток. Дня уже нет, ночи ещё нет, но сумерки – это всё-таки начало ночи, а не конец дня.

Стакан у него забрали, он никак не отреагировал. Сидел тихо, исполнять и слушать песни на языке капиталистических держав не мешал. У него что-то спросили, он кивнул, было вообще непонятно, понял ли он вопрос. Как потом вспоминали студенты, на вопрос, местный ли он, ответил кивком головы. Потом одна девушка спросила, нет ли какой-нибудь еды. Откуда-то появилась открытая консервная банка, наверное, это была тушёнка. Он взял в руки банку и вилку и держал, как будто не знал, что с этим делать.

– Ешьте, – сказала студентка, – вы же говорили, что есть хотите.

Он кивнул, но есть не стал, потом молча поставил банку в сторонке.

Вечер окончательно превратился в ночь. Песни на иностранном языке мечтательно плыли над сонной рекой. Звенели комары. Никто из студентов не мог сказать, куда делся этот человек. Никто не видел, как он уходил, как никто не видел, как он пришёл. Просто вдруг обратили внимание, что его нет. Вина не пил, тушёнку попросил, но не ел. Выглядел как не совсем понимающий, где он и что вокруг происходит. Немного испуганный и подавленный. К девушкам не приставал, парней не задирал. Всё время молчал. Исчез, как растворился в темноте.

Тогда никто не придал этому значения. Но потом вспомнили.

Тамара Борисовна готовилась лечь спать. Тут так хорошо всё сложилось, она оказалась в комнате только с двумя кроватями. Коллега по работе, старший преподаватель Сыромятина Ольга Ивановна, проще говоря, Олечка, приедет только через несколько дней. Если хочешь общения, поднимаешься на второй этаж, там студентки сразу кидаются кормить, поить чаем и не только чаем, что уж там. Тут всегда кто-то играет на гитаре, а Тамара Борисовна очень любит, когда играют на гитаре и поют песни. Если только это не скучный Саша с философского факультета. Тут и покурить, и поговорить есть с кем. А если нужно побыть одной, спускаешься вниз, идёшь к себе, закрываешь дверь. Царские условия. Комната последняя по коридору, не рядом со входом, тут сравнительно тихо. Есть шкаф, это вообще невозможно, но вот он, и даже зеркало на дверце. Можно развесить вещи. В лучшую комнату поселили, спасибо. У Бадера и Валеры есть вешалка. Наверху комнаты по восемь кроватей. Там про шкаф вообще, как выражаются местные, разговору нет.