Галина Романова - Ничего личного, кроме боли

— Итак. — Она застрочила в блокнотике. — Вы приехали в семнадцать двадцать, так?

— Приблизительно.

— К этому времени она была три часа мертва. Значит, смерть наступила между четырнадцатью и пятнадцатью часами. Инъекцию ей могли сделать в районе полудня.

— Сразу, как она зашла домой? — Новиков вдруг принялся отчаянно ерошить коротко стриженные волосы. — А вдруг кто-то сделал это в транспорте? Она же ездила на автобусе. Или в магазине?

— Игорь Валентинович, мы ведь с вами понимаем: такую дозу инсулина вколоть незаметно нельзя. Так?

— Да. Вряд ли.

— Ваша мама наверняка поделилась бы с кем-нибудь таким происшествием. Пожаловалась бы на боль. Да просто вскрикнула бы от укола, случись он в общественном транспорте. А она, по вашим собственным показаниям, остановилась во дворе перекинуться парой фраз с продавцом газет. И ни слова.

— Ни слова.

— Значит, это случилось уже после того, как она вошла в подъезд. И скорее всего, случилось в квартире. — Она говорила медленно, просто рассуждала вслух. — Если бы напали в подъезде или в лифте, ваша мама подняла бы тревогу. А здесь, надо полагать, все было добровольно. Что говорит ваш эксперт?

— О чем?

Кажется, он примерял сейчас эту роль, роль убийцы к каждому знакомому. Бегающий взгляд, рассеянное внимание. Она трижды задала один и тот же вопрос, и все без толку.

— Были у вашей матери на теле какие-нибудь синяки, подтверждающие, что она оказывала сопротивление?

— Что, простите? Синяки? Нет, синяков не было. — Кивнул с отсутствующим видом: — Да, вы правы, она сама кого-то впустила. Сама позволила сделать себе инъекцию. Она знала этого человека, здесь вы в точку.

Резко поднялся, одернул дорогой пиджак, надетый на футболку. Неожиданно протянул руку:

— Отдайте.

— Что?

— Отдайте заявление.

— Не поняла. — Маша тоже поднялась. — Сожалею, Игорь Валентинович. Но…

— Я отзываю свое заявление.

— А почему? — Она резво убрала за спину лист бумаги, исписанный его нервным почерком. — Вычислили убийцу и желаете с ним поквитаться самостоятельно?

Он промолчал. Только дышал тяжело и смотрел исподлобья, с невесть откуда взявшейся неприязнью.

— Сядьте, Новиков!

Странно, но он послушался. Упал на стул. Его трясло — подпрыгивали колени, дергались пальцы на лацкане пиджака, кривился рот.

— Вы не вернете мать к жизни, если устроите самосуд. Зато свою жизнь искалечите. Я уже не говорю о том, что вы можете ошибиться и пострадает невинный человек.

— Невинный? — заорал он вдруг каким-то грубым, отвратительным голосом. — А кому, кроме нее, мешала мама? Кому еще могла открыть дверь? Кому позволила бы сделать инъекцию, если не врачу? Кому, кроме Ольги, которой она так мешала?

Интересно. Есть, оказывается, Ольга. Врач, которой мешала будущая свекровь. Очень интересно. А как у Ольги с алиби — вот что сейчас интереснее всего.

Но вслух Маша сказала другое:

— Ваша мать могла открыть дверь любому медработнику или тому, кто представлялся врачом. Но координаты Ольги все же оставьте. Я вас больше не задерживаю, Игорь Валентинович.

Маша выразительно глянула на часы. Через пару минут вернется с обеда Кошкин. За ним притопает Саша. А может, и Денис почтит их собрание своим присутствием.

— Заявление я все же оставлю. — Новиков глянул на нее с болью: — Не знаю, как поступить.

— Да, заявление пусть пока остается. Но хочу, чтобы вы знали: если подтвердится факт насильственной смерти, будет уже не важно, есть заявление или нет. Это перестает быть только вашим делом. Это уже убийство, Игорь Валентинович.

Денис Рыжков час сидел в машине, дожидаясь официантку из ресторана «Алия». На работе ее не было — взяла больничный после несчастного случая с клиентом.

— У нее, видите ли, стресс! — орал на Рыжкова старший смены. — А у меня, мать ее, народу не хватает! Уволю к чертовой матери. Увидите — так и передайте. Передайте, передайте. Может, это повлияет на ее постельный режим.

Постельного режима никакого не было. Официантки не было дома.

— Гуляет, — беспечно пожала плечами соседка по квартире.

— Где гуляет? — улыбнулся Рыжков.

По привычке оценил соседку по пятибалльной шкале. На троечку тянула соседка, никак не больше. Волосы не ухожены, кожа бледная, под глазами синяки. На подбородке следы от выдавленных прыщиков. Если бы не приятная улыбка и милые голубые глаза, поставил бы двойку.

— Где-то. — Она неопределенно повела руками.

— Когда будет?

— А какой сегодня день?

Рыжков назвал и день и час.

— Ага. Тогда вот-вот должна подойти.

— А позвонить ей никак нельзя?

Он звонил несколько раз — телефон был выключен.

— Можно, только не ответит.

— А тому, кто с ней сейчас, позвонить нельзя?

— Какой вы!.. Ладно, я сейчас.

Ушла в комнату, отсутствовала минут десять. Вернулась и с той же приятной улыбкой сообщила, что Верка скоро будет.

Денис вернулся в машину и прождал почти час. Он не нервничал, нет. В отдел возвращаться не хотелось. Все из-за Машки. Он ее уже потихоньку ненавидел.

Выскочка. Дрянь.

Как только он ее ни называл про себя. Как только ни унижал в мыслях, заставляя уважать себя и свой опыт. Он в органах уже больше десяти лет. У него сложных дел сколько было! Не все раскрыл, да. Но ведь не один такой.

А что делает она? Она смотрит на место преступления и с ходу, просто с ходу рисует картинку. Кажется, даже не задумывается. Кошкин поначалу недоверчиво хмыкал. Теперь уважительно помалкивает. Сашка Стешин просто в рот ей смотрит и никакой критики не желает слышать.

Сегодня утром, когда они встретились на парковке, прямо так и сказал:

— Ты, Дэн, ей просто завидуешь.

— С чего это вдруг?

— Потому что она умница.

— Может, и так, — осторожно согласился Денис. — Но меня она бесит.

Не в зависти здесь дело. Умная, слишком умная. Интуиция просто супер. Независимая. Красивая. По его пятибалльной шкале эта вздорная девчонка тянула на… десять с плюсом.

В ней не было изъянов, сколько Денис ни искал. Машку словно на 3D-принтере слепили по заказу. Фигура, рост, кожа, волосы, лицо — все было практически совершенным. Таким, как должно быть.

Рост чуть выше среднего. Узкая талия, приятные для мужского глаза округлости там, где надо. Длинные стройные ноги. Темные волосы подстрижены даже слишком коротко, но это ее не портило, наоборот шло. Серые глаза, аккуратный нос, пухлые губы.

Если бы эти губы только реже открывались. А то как начнет говорить, так в очередной раз думаешь о себе как о бездарности. Вроде никому персонально ее выводы не адресованы. Говорит ни на кого не глядя, бубнит даже. А все слушают, включая майора.

И ему, Денису, приходится слушать. И думать о себе нехорошие вещи.