Клаудия Грэй - Тысяча осколков тебя

Голограмма моргнула и исчезла. Несмотря на это я смотрю на своё кольцо и надеюсь, что он перезвонит, оно остается тусклым металлом, темным и безмолвным.

Поэтому я иду домой.

В моём мигающем кольце есть GPS, и когда я прошу проводить меня домой, оно это делает. Я следую его указаниям без малейшего представления, где я окажусь.

Оказывается, что дом — это роскошное здание, менее кричащее, чем большинство соседних, но не менее холодное. Стеклянный лифт находится снаружи, и я думаю, что это сделано специально, чтобы напугать людей, которые боятся высоты. Я ожидаю, что успокоюсь, зайдя внутрь, потому что её квартира должна быть своего рода и моей квартирой. Но в ту минуту, когда я вижу её, я думаю, что никогда не видела места, меньше похожего на дом.

Оно похоже на художественную галерею, в которой выставляют странное поп и китч искусство, вроде инкрустированных стразами коровьих черепов. Или может быть, это похоже на больницу, где знаменитостям делают пластические операции. Ослепительно белая и металлическая, без мягких сидений, ничего удобного или уютного, так ярко освещенное, что можно видеть малейшую пылинку, я думаю, в этом и был смысл. Я стою, с меня падают капли дождя, и я чувствую себя грязной, неловкой и не на своем месте.

Я никогда не смогу жить в таком месте.

— Маргарет? — тётя Сюзанна выходит в коридор, одетая в платье такой же девственной белизны, как интерьер. Я догадываюсь, что из всех людей тётя Сюзанна взяла опекунство надо мной.

Её волосы распущены, она приготовилась ко сну, но они все равно аккуратно падают на её плечи, как будто ни одна прядь не осмеливается нарушить порядок. Она не кажется другой в этом измерении. Втирая какой-то дорогой крем в лицо, она говорит:

— Ты сегодня ужасно рано вернулась.

Уже больше часа ночи. В какое время я обычно прихожу домой?

— Я устала.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

Я пожимаю плечами.

Тётя Сюзанна не настаивает.

— Тогда лучше ложись спать. Ты же не хочешь заболеть.

— Хорошо. Спокойной ночи, тётя Сюзанна.

Она медлит. Я не часто это ей говорю? Я не чувствую от неё материнской теплоты, она далека от типа матери. Не то, чтобы я не люблю её — люблю. И она тоже меня любит. Но я думаю, исполнение родительских обязанностей непросто ей далось. Тётя Сюзанна просто говорит:

— Хорошо. Спокойной ночи, дорогая.

Она шлепает по коридору в свою комнату, и я иду к другой двери, где должно быть моя.

Она такая, пустая. Не такая дорогая, как остальная квартира, но в этом месте нет ничего, что могло бы принадлежать мне. Это могла бы быть комната в дорогом отеле.

Но это, понимаю я, должно быть так и задумывалось.

Маргарет, которая потеряла всю свою семью в детстве провела всю свою жизнь, пытаясь никого больше не любить.

Я не оформила доску для записей открытками и рисунками, которые считала вдохновляющими. В углу не было мольберта с последним холстом, я вообще рисую в этом измерении? Нет книжных полок. Нет книг. Хотя, я надеюсь, что у Маргарет в этом измерении есть какая-нибудь продвинутая электронная книга в серьгах или что-то в этом роде, но вероятность этого, кажется маленькой. Она не кажется человеком, увлечённым книгами.

На одежде в моем шкафу много бирок с именами дизайнеров, которые я узнаю, некоторых я не узнаю, но думаю, что они тоже шикарные. Ничто из этого не похоже на одежду, которую я ношу дома, вместо этого они все либо цвета металлик, либо пластиковые, либо кожаные, все жесткое и блестящее. Может быть, я должна быть рада, что деньги семьи Кейн в этом измерении очевидно продержались на несколько поколений дольше, но всё, о чем я могу думать — это насколько холодна эта жизнь.

Теперь мне придется жить ей.

Моя ладонь сжалась вокруг Жар-птицы. Я могла бы его снять, если бы захотела, поскольку, казалось, мне не нужны напоминания. Но даже мысль о том, чтобы это сделать, ужасает меня. Вместо этого я закрываю глаза и представляю, что она помогает мне перелететь в новое место, не в эту жизнь или в мою старую, но в новую, блестящую реальность, где всё хорошо и ничто не может снова причинить мне боль.

Мои ноги подгибаются, и я плюхаюсь на безупречно заправленную постель. Я лежу там долгое время, свернувшись калачиком, желая попасть домой, в свой настоящий дом более отчаянно, чем я когда-либо чего-либо желала.

Глава 4

Лежа в чужом измерении на безупречно белой постели, больше неуютной, чем успокаивающей, я пытаюсь нарисовать изображение дома у себя в голове. Я хочу каждое лицо, каждый угол, каждую тень, каждый луч. Я хочу, рисовать свою реальность поверх этой, до тех пор, пока не скроется этот ослепляющий белый цвет.

Мой дом, мой настоящий дом, в Калифорнии.

Наш дом стоит не на пляже, он гнездится у подножья холмов в тени высоких деревьев. Он всегда чистый, но никогда не аккуратный. Книги стоят стопками и на полках почти в каждой комнате, мамины цветы произрастают в каждом уголке и годы назад мои родители покрыли весь коридор графитовой краской для рисования мелом, которая предназначалась для комнат маленьких детей, но прекрасно подходит для физических формул.

Когда я была маленькой, мои друзья были в восторге, когда я говорила им, что мои родители делают большую часть научной работы дома, и, приходя ко мне в первый раз, они оглядывались в поисках булькающих колб, или динамо-машин, или других устройств, которые показывают в фантастических фильмах. Но по большей части это значит, что бумаги стопками лежат на каждой плоской поверхности. Конечно, у нас было несколько устройств, но только несколько. Никто не хочет слышать, что теоретическая физика имеет меньшее отношение к блестящим лазерам, чем к цифрам.

В центре большой комнаты стоит наш обеденный стол, огромный круглый деревянный стол, который мама и папа по дешевке купили в Гудвилле, когда мы с Джози были маленькими. Они разрешили нам разрисовать его в радужные цвета, просто мазать краску руками, потому что они любили слышать наш смех и потому что на земле не было двух людей, которые меньше заботились о том, как выглядит их мебель. Джози думала, что забавно размазывать пальцами краску по спирали. Для меня, однако, это был первый раз, когда я заметила, как по-разному выглядят цвета, когда ты их смешиваешь, как они контрастируют друг с другом. Возможно, в эту минуту я влюбилась в живопись.

— Полагаю, ты думаешь что живопись не так важна, как физика, — сказала я Полу, сидя за мольбертом в тот день, когда он смотрел, как я работаю.

— Зависит от того, что ты подразумеваешь под словом «важна», — ответил он.

Я могла сразу же выкинуть его из комнаты. Почему я этого не сделала?

Мои воспоминания стали снами, потому что я задремала, даже не заметив этого. Всю ночь лицо Пола стояло у меня перед глазами, смотрело на меня, спрашивало меня, затевало что-то, чего я не могла понять. На следующее утро, проснувшись в этой холодной чужой постели, я не могу вспомнить сны. Я только знаю, что пыталась пойти за Полом и не могла сдвинуться с места.