Клаудия Грэй - Тысяча осколков тебя

На удивление, я не была дезориентирована. С той секунды, когда я открыла глаза, я знала, где я, кто я и кем я должна быть. Я помнила, что Пол сделал с моим отцом, что я никогда больше не увижу папу. Лёжа среди смятых белых простыней, я понимаю, насколько я не хочу двигаться. Мое горе как веревками связывает меня.

— Иди сюда, милая! — зовет тётя Сюзанна. — Время прихорошиться!

Нет, если только технологии в этом измерении не граничат с чудом. Я сажусь, вижу отражение своих сумасшедших кудрей в оконном стекле и испускаю стон.

Очевидно, мы собираемся на «благотворительный обед», хотя моей тёте совершенно все равно, куда будут направлены средства, она даже не помнит, для чего это. Это общественное событие — место, чтобы увидеть и быть увиденной, и это всё, что имеет значение для тёти Сюзанны.

Но всё равно, я знаю, что нужно оставаться на месте и ждать Тео. Если я собираюсь остановить Пола, мне нужна вся помощь, которую я смогу получить, и Тео — единственный, кто может мне помочь. Поэтому мне целый день придется жить жизнью этой Маргарет.

Исходя из того, что я видела, она не очень весёлая.

— Пойдем, дорогая, — тётя Сюзанна спотыкается на мостовой в своих туфлях на каблуке. — Нам нельзя опаздывать.

— Нельзя? — мысль о том, чтобы провести обед в качестве другой версии себя меня пугает.

Она смущенно смотрит на меня через плечо.

— Но я хотела, чтобы ты познакомилась с герцогиней. Её племянница Ромола работает в Шанель, ты знаешь. Если ты хочешь стать когда-нибудь дизайнером одежды, тебе нужно завести связи.

В этой реальности я хочу стать дизайнером одежды. Что ж, по меньшей мере, это творчество.

— Да. Конечно.

— Не притворяйся, что ты слишком утонченная для того, чтобы на тебя можно было произвести впечатление названием, — говорит тётя Сюзанна. Она становится такой, резкой и немного высокомерной, когда ей бросают вызов. — Ты даже больший сноб, чем я, и ты это знаешь. Прямо как твоя мать.

— Что ты сказала?

— Я знаю, знаю, твои родители — святые, и так и должно быть. Я не говорю, что они не были замечательными людьми. Но то, как твоя мать распространялась о том, что она произошла из русского дворянства! Можно было подумать, что она сама бежала от Красной Армии с драгоценностями Романовых в руках.

— Её семья происходила из дворянства. Они действительно сбежали от Революции. Они были беженцами в Париже на протяжении нескольких следующих поколений, потом её родители наконец переехали в Америку. Она бы никогда не говорит о том, чего не было, — потом я вспоминаю, что я не должна хорошо знать свою мать в этом измерении, и что здесь она так же потеряна для меня, как и отец. — Я имею в виду, они никогда бы не стала.

И мама не стала бы так делать. Ей было дело только до двух вещей: науки и тех, людей, которых она любит. Она закалывала свои буйные кудри в пучок любым карандашом, который могла найти поблизости. Она разрешала мне рисовать пальцами на столе. Никто не мог бы назвать маму снобом.

Мы стоим на середине улицы, всё еще в квартале от отеля, где княгиня и её сто сорок ближайших друзей пьют чай. Тётя Сюзанна прикладывает ладонь к груди, как актриса в старом сентиментальном кино, и я знаю, что она говорит искренне, по меньшей мере, так искренне, как умеет.

— Я не хотела плохо говорить о твоей маме. Ты это понимаешь, правда?

Из уст тёти Сюзанны «сноб» звучит как похвала. Я вздыхаю.

— Да. Я знаю.

— Я не хочу с тобой ссориться, — моя тётя подходит и обнимает меня. — Всегда были только мы. Ты и я против всего мира, да?

Я почти могла бы поверить, что нам с ней хорошо живется, если бы не эта безликая квартира. Или если бы я не видела через прозрачные линзы солнечных очков тёти Сюзанны её скучающий, нетерпеливый взгляд.

У меня заняло меньше дня, чтобы понять, что тёте Сюзанне не нравится играть суррогатного родителя для Маргарет из этого измерения. Каково ей было знать об этом всю жизнь? Чувствовать себя отвергнутой единственным родственником, который у неё остался в мире?

— Ты и я, — повторяю я, и тётя Сюзанна улыбается, как будто это причина для счастья.

В моем настоящем мире никогда не было «только нас».

Сколько я себя помню, мамины и папины ассистенты проводили у нас дома почти столько же времени, сколько и я. Когда я была очень маленькой, то думала, что они такие же мои братья и сёстры, как Джози, я так сильно плакала, когда Сватхи мягко объяснила мне, что она возвращается в Новый Дели, потому что у неё там работа и семья. Кто все эти люди? Как они могли быть её семьей, если мы — её семья?

Мои родители стали более явно называть их ассистентами после того случая, но факт в том, что большинство из них были более или менее неформально усыновлены. Мама и папа всегда хотели кучу детей, но беременность оказалась для мамы сложной, поэтому после меня они остановились. Я думаю, аспиранты заполняли пустоты, в которых должны были быть мои братья и сёстры. Они спали на наших диванах, писали работы на радужном столе, плакались о своей личной жизни, пили молоко прямо из упаковки. Мы поддерживали связь со всеми, и некоторые из них занимают важное место в моей жизни. Диего научил меня ездить на велосипеде. Луи помог мне закопать умершую золотую рыбку на заднем дворе, хотя все «похороны» дождь лил как из ведра. Только Ксаотинг была дома, когда у меня в первый раз начались месячные, и она прекрасно с этим справилась — объяснила мне, как использовать продукцию наших друзей из Тампакс, потом отвела меня в кафе-мороженое.

Однако Пол и Тео были другими с самого начала. Ближе к нам, чем все остальные. Особенными.

И Пол был из них самым особенным.

Мама шутила, что он ей нравится, потому что они оба были русскими, что только настоящие русские понимают свой черный юмор. Папа зарезервировал обеденное время для них на кампусе и однажды позволил Полу одолжить свою машину. Он обычно даже мне не разрешал брать свою машину. Не смотря на то, что Пол был так молчалив, так холоден, и очевидно не способен смеяться, но мои родители считали, что он не может ничего сделать неправильно.

— Он странный, — возражала я вскоре после его приезда. — Он как пещерный человек, когда люди даже не могли разговаривать.

— Это не очень по-доброму с твоей стороны, — сказал папа, наливая молоко себе в чай. — Маргарет, помни, Пол окончил школу в тринадцать лет. Он начал писать диссертация в семнадцать. У него не было детства. У него даже не было возможности завести друзей своего возраста, и Бог знает, что у него нет поддержки из дома. Поэтому он немного… неловкий, но это не значит, что он плохой человек.

— Кроме того, — вмешалась мама. — Если ты под «пещерными людьми» имеешь в виду кроманьонцев или неандертальцев, то нет причин полагать, что они не умели разговаривать.