Анастасия Туманова - Венчание с бесприданницей

Закатов растерянно обернулся на отца Никодима. Тот тискал в руке свою шляпу и смотрел поверх людских голов своими голубыми глазами. Глубоко вздохнув, Никита спустился с крыльца и севшим голосом сказал:

– Здравствуйте… Да встаньте, ради бога!

Не тут-то было: никто и с места не двинулся, и тоскливый вой поднялся с новой силой. Закатов стоял среди этого моря непокрытых голов, совершенно не зная, что предпринять.

– Да поднимитесь же… Что вам нужно? Может хоть кто-то объяснить толком? Нет?! Ну и чёрт с вами! – заявил он нарочито жёстким голосом, очень кстати вспомнив своё командование ротой. – Я иду на село, смотреть, как вы живёте, для этого и прибыл! А вы, коли хотите, оставайтесь тут и мокните! Отец Никодим, прошу вас, идёмте! – Закатов решительно зашагал к воротам, священник поспешил за ним. Мужики ошарашенно переглянулись, вскочили и побежали следом.

Допоздна перед глазами Закатова мелькали убогие хаты, голодные, измождённые лица, гнойные глаза детишек, колтуны в соломенных волосах, оборванные, перепуганные бабы, чёрный хлеб из лебеды… Только дом Прокопа Силина был совершенно таким же, каким Никита помнил его в свои детские годы. Он стоял посреди деревни: высокий, крепкий, сложенный из хорошего леса, с добротной тесовой крышей, высоким крыльцом с резными перильцами. И даже резные наличники на окнах выглядели насмешкой над окружающей нищетой. Закатов помнил, как сын Силина, Семён, вырезал эти наличники из липовых дощечек, умело работая маленьким топором, словно вывязывая кружевной узор и аккуратно смахивая стружки под лавку.

«Баловство сущее… – бурчал его отец, внимательно, однако, наблюдая за работой сына и пряча в густой бороде улыбку. – Лучше б, стоеросина, дрова колол…»

«Дрова, тятя, Антипка во дворе колет! – усмехался, блестя зубами, Семён. – А я те дрова спозаранок из лесу привёз, так уж трошки посидеть могу?»

«Вот-вот, вам бы только баклуши бить да детской забавой баловаться… дурни!»

Силин напрасно грешил на сына: все его парни были прекрасными и умелыми работниками, не отставали от них дочери и невестки. Эта семья не зря считалась самой зажиточной в округе. Барщины Силины не знали: и старый барин, и управляющая считали, что их выгоднее держать на оброке.

Сегодня днём Семён Силин во главе толпы домочадцев встретил барина у ворот дома. Ему было уже за тридцать, но сощуренные чёрные глаза и фамильные «силинские» скулы были всё теми же, какими их помнил Закатов. Семён поклонился барину низко, но с достоинством; в его густой бороде мелькнула короткая улыбка.

– Здравствуй, Никита Владимирыч. Не чаяли уж дождаться.

– Здравствуй и ты, – ответил Закатов, радуясь хотя бы одному человеку, который при его появлении с завываниями не грохнулся на колени. – А что же ты здесь делаешь? У тебя ведь, кажется, хлебная торговля в уезде?

– Так оно и есть, Никита Владимирыч! – Улыбка Семёна стала шире. – Большой оборот ведём, грешно жалиться. Так вот пришлось всё на брата Петьку свалить и сюда мчаться, хозяйство подхватывать… Сами ж знаете, тятю забрали, Антип с Ефимом как в воду канули, а от младших какой прок? Мать вон кажин день убивается-воет…

– Прокопа Матвеевича вскоре должны отпустить, я просил станового, он согласен… – опрометчиво сказал Никита – и тут же пожалел о сказанном: всё семейство радостно загомонило и бухнулось-таки ему в ноги: могучий бабий вой поднялся над двором.

– Никита Владимирыч… Батюшка ты наш, спаси-и-итель, господь тебя послал, спасибо…

– Семён, уйми баб! – нервно сказал Закатов, отворачиваясь и покусывая сухую былинку. – Ты тут, кажется, единственный разумный человек, мне нужно с тобой поговорить.

– Так извольте в избу пройти, – спокойно и без капли подобострастия пригласил Семён, жестом приказывая подняться рыдающим бабам. – А вы встаньте, курицы, да на стол соберите! Коли барин говорит, что тятю отпустят, стало быть, так и есть! А ну живо у меня!

Бабы резво подхватились на ноги и кинулись в дом. Вскоре Никита сидел в красном углу под образами на чистой выскобленной лавке за столом, ради дорогого гостя покрытым полотняной скатертью с вышивкой. На скатерти мгновенно возник медный самовар, хлеб – хороший, ржаной, пропечённый до румяной корочки, – пироги, мочёные яблоки, солонина, квас, баранья похлёбка в дымящемся котелке…

– Вижу, вы не бедствуете, – с облегчением сказал Никита.

– Да, нас господь миловал, – спокойно согласился Семён. – Кушай, Никита Владимирыч, не побрезгуй.

Закатов понял, что пока он не отдаст должное силинской трапезе, никакого разговора не будет. Пришлось отведать и бараньей похлёбки, и каши, и огромных пирогов с грибами, которые, следовало отметить, были действительно хороши. Семён позволил женщинам убрать со стола, оставив лишь самовар и деревянные кружки, сам разлил чай, взглядом выслал баб из горницы и внимательно посмотрел на своего барина.

– Семён, что тут делалось в эти три года? – напрямую спросил Закатов, глядя в чёрные, умные глаза мужика. – Спору нет, мы богачами никогда не были… Но довести народ до такого за столь малый срок?! Как это вышло и почему? Объясни мне наконец!

Семён некоторое время молчал, барабаня сильными, потрескавшимися пальцами по скатерти. Наконец медленно, словно нехотя выговорил:

– Каждому хозяйству хозяйский глаз нужен, вот в чём заноза-то… В хорошем хозяйстве и скотина кругла да сыта, потому не покормишь – не попашешь, всяк знает. Коли тебе моё разумение нужно, то Амалья Казимировна вовсе не по-хозяйски дела здесь вела. Так-то вот…

– Это отчего же? – не понял Закатов. – Мне приходили отчёты о том, что всё в порядке.

– Так бумага-то всё стерпит…

– Но ведь и деньги от продаж тоже были! Я же сам их получал каждую осень! С подробным описанием, что и почём было продано и…

– Понятное дело, – пожал широкими плечами Семён… И снова умолк.

Никита терпеливо ждал. Наконец Силин сквозь зубы выговорил:

– Тут, по моему понятию, дело-то всё в том, что Амалья Казимировна за место своё боялась. Ты ж помнишь, у неё своего ни кола ни двора не было. Коли б ты, барин, недовольствие выказал да решил управляющую сменить, куда б ей деться было? В богадельню разве что… Вот она и рвала жилы из мужиков-то, чтоб тебе поболе послать. Чтоб ты всем доволен остался да другого управляющего на её место не взял.

– Но… Ведь это не могло долго продолжаться? Поля в запустении, дети мрут, скотины почти ни у кого нет… Я сегодня все дворы обошёл, и хоть бы поросёнок где бегал!..

– Что скотины нет – это, почитай, самое худое, – деловито заметил Семён. – В наших-то местах земля такова, что без навоза даже лопух худо родит, не то чтобы рожь аль ячмень. А вывозим на поля только мы, потому скотом бог не обидел. Опять же, цыгане у нас всю зиму стоят! А у них ведь кони, и навоз весь нам остаётся, так что сам понимаешь… А другим-то как? Барщина, опять же… У доброго хозяина мужики три, много четыре дня на барщине работают, а Амалья Казимировна все шесть обозначила! Тятя ейной милости доказывал, что такое только убытком обернётся… Какое! Вот и вышло, что мужики кругом нищие… И дети, кто на ногах стоит, по окрестным сёлам болтаются, Христа ради просят! В этом году, как бог свят, всем селом с голодухи бы сдохли! Ведь враз, как наказание господне, – и недород, и мор коровий, и Упыриха эта… Амалья Казимировна, то есть… Да и набор некрутский сильно народ проредил… Одно скажу – вовремя ты, барин, приехал, как нельзя вовремя! Авось ещё наладится всё…