Татьяна Устинова - Первое правило королевы

Журналистка немедленно раззвонила всем, кому могла раззвонить, что Хруст женоненавистник и практически интимофоб. Валентин Григорьевич опять слегка обиделся и в двух-трех местах не слишком удачно оправдался – это в Москве, мол, всякие Хакамады имеются, а у нас тут край сибирский, суровый, дай бог мужику справиться, а уж бабе с куриными мозгами, где уж, как уж…

После чего, согласно вездесущим Гэллопу с Комконом, потерял процентов двадцать голосов – как раз «баб с куриными мозгами» – и тогда уж обиделся всерьез, а от попыток оправдаться отказался.

Инна с тех самых пор стала с ним нежна и ласкова, как кошка Джина, подбирающаяся к хозяйской шубе, а Валентин Григорьевич все выискивал, куда бы и как ужалить ее побольнее.

Если бы кобры умели, они, наверное, улыбались бы друг другу так, как улыбались Инна и Валентин Григорьевич.

Инна посмотрела на телефон, который все молчал у нее в руке. Номер не определился.

Может, Осип волнуется? Впрочем, ее телефон узнает Осипа еще тогда, когда тот только задумывается, не позвонить ли начальнице.

Значит, не Осип.

Чертовщина какая-то.

Инна выключила телефон совсем, сунула в пиджак и огляделась. Женщин почти не было в густой мужской толпе, и вообще все это походило на обеденный перерыв во время длительных совещаний – вот все сидели-сидели, устали, а теперь вышли поесть, покурить и поговорить наконец о делах.

Возле длинного стола, уставленного едой и водкой, в самом конце болтался мухинский сын Митя. Судя по тому, что его руки мелькали, как мельничные крылья, он уже порядком принял и скоро станет удручающе невменяем. Начнет приставать, говорить гадости, полезет в драку. Потом еще добавит и примется рыдать, бухаться на колени и просить неизвестно у кого прощения, а потом уснет, и непременно так, что окажется на самом виду, и на него станут таращиться незнакомые люди, кивать, качать головами, коситься, обходить стороной, как гадкое место.

Ни премьера, ни «самых-самых» вице-премьеров уже не было. Инна знала, что они всегда появляются в самом начале мероприятия и остаются ровно столько, сколько требуется, чтобы «засвидетельствовать» свое почтение, а потом исчезают.

Негоже царям с холопами-то, даже если холопы – это тоже цари, только троны у них пониже!

Якушев кивнул издалека, почти равнодушно. Любовь Ивановна, всеми позабытая и никому не нужная, сидела на диване у дальней стены зала.

Да, стремительно подумала о ней Инна. Все правильно. Никому ты не нужна и больше не будешь нужна никогда. Ты была нужна, пока муж твой был царь и к нему можно было подобраться поближе с твоей помощью. Тогда к тебе «подъезжали», твоего расположения добивались, советов слушались, шуткам подобострастно смеялись, в день именин присылали букеты и подходили «к ручке», а теперь чего же?.. Зачем стараться?

Бог милостив, дочка Катя заберет в Питер, а может, и не заберет, а может, мать я сама не поедет – сына-то как же оставить? Совсем пропадать?

У Инны тоже были свои интересы на этих поминках, свои задачи и свой расклад, как в карточной игре, но все же она должна прежде всего подойти к вдове. Она на самом деле ей сочувствовала.

Она двинулась в обход толпы, по самой стене, чувствуя, как свои и чужие, знакомые и незнакомые пиджачные пары провожают ее глазами, подпихивают друг друга в увесистые бока, делают бровями знаки – царица Савская, Елена Прекрасная, крокодил в юбке, змея анаконда!.. А каблучищи-то, а жемчуга, а белые волосы!.. А глаза, сейчас потупленные! Вы видели ее глаза, Сергей Иванович?.. Жуть – такие голубые, словно ненастоящие, и смотрит тебе вот прямо между бровей, будто усмехается, а глянешь в лицо – нет, не усмехается. Смотрит – и по спине мороз дерет, как в тайге, когда волчица из-за кустов в затылок тебе глядит. Умная, решительная, не боится ничего. Этими журналюгами продажными как хочет вертит, все в свою пользу оборачивает, натурально. И ничто ее не берет. Сколько раз пытались удалить потихоньку, нет, не выходит!.. Подстраховывается, видать, волчица!

– Здрасти, Инна Васильевна…

– Здравствуйте, Олег Евгеньевич.

И голос – не низкий, но грудной, словно с переходом в темно-синий бархат, дьявольский голос, по правде говоря.

– Инна Васильевна!

А это свой, родной Юра Захарчук. Инна на него посмотрела – глаза блестят весело, несмотря на траурность процедуры, весь вид выражает готовность служить.

– Инна Васильевна, не оборачивайтесь.

Бестелесный шепот был совсем близко, и она замерла, подавив мгновенное острое желание обернуться.

– Инна Васильевна, не подходите к маме.

– Что?!

– И вечером приезжайте не в папину квартиру, а в Митькину.

Как правило, Инна реагировала очень быстро и очень быстро находилась в любой ситуации. Эту ситуацию нужно было как-то оценить, но оценивать, замерев соляным столбом посреди гудящего голосами зала, невозможно.

Она выхватила из кармана мобильный телефон, который и не думал звонить, нажала кнопку, тихо, как и подобает на траурном мероприятии, сказала «алло…» и отошла к окну, за которым совсем завечерело.

Она успела поймать взглядом удаляющуюся спину дочери покойного губернатора, которая уже почти исчезла за стеной пиджачных пар. Катя пробиралась к дверям, за которыми официанты накрывали «горячее» – их мелькание было заметно в прорези плотных зеленых штор на латунных палках, и туда, за шторы, все чаще устремлялись взоры «скорбящих», которым хотелось за стол. Катя дошла до самых дверей и только там оглянулась.

Оглянулась и кивнула головой. Инна внимательно смотрела на нее.

Катя медлила одну секунду, а потом пропала. Потом двери качнулись, Катя появилась опять, как будто выходила только затем, чтобы перевести дух, решительно пробралась к матери и села возле нее.

– Да, да, – рассеянно сказала Инна в мертвую трубку, – я вас отлично слышу.

Посмотрела на Юру. Он тоже посмотрел на нее и пожал плечами – черт его знает, что он имеет в виду, что означал этот жест? Скорее всего ничего особенного, но все-таки странно.

– И здесь у тебя, Инна Васильевна? – Голос насквозь пропитан язвительностью пополам с водкой.

Симоненко – с очень красным лицом и рюмкой в огромной крестьянской лапище.

– Это газета «Совершенно секретно», – не моргнув глазом соврала Инна. – Хотят проводить журналистское расследование. Говорят, обстоятельства гибели очень странные.

Симоненко так перепугался, что даже свою рюмочку сунул на подоконник и руками замахал. Инна слегка отодвинулась. Юра отошел от них. Он знал, что от Симоненко Инну спасать не нужно, он не опасен. Впрочем, она и с опасными справлялась виртуозно.

– Что ты, что ты, Инна Васильевна, – горячо забормотал главный по сельскому хозяйству, – какое еще расследование, только ихних расследований нам не хватает! Да еще «Совершенно секретно»!.. Они же… они муравьи, а не журналисты, они тут у нас в каждую дырку!.. Останови, останови, Инна Васильевна! Расследование, «Совершено секретно»!