Георгий Ланской - Оглянись на пороге

Осознание, что нашлась новая жертва, Веру слегка развеселило, но не настолько, чтобы отвлечь от главного обидчика. Она заглянула в пустую кружку, поболтала кофейной гущей и с отвращением поставила обратно на стол.

В дверь позвонили.

— Мама, открой! — крикнула Вера. — Звонят, оглохла, что ли?

Снова позвонили. Чертыхаясь, она выползла из кресла, затянула халат и, бурча под нос, пошла к дверям.

Мать плескалась в ванной и звонка то ли не расслышала, то ли понадеялась на дочь. Вера повернула ключ, отодвинула засов и открыла дверь, даже не посмотрев в глазок.

На пороге стоял муж. Вид у него был жалкий.

— Привет, — робко сказал он. От неожиданности Вера вдохнула, потом закашлялась и с трудом прохрипела:

— Привет. Чего тебе?

В мыслях она почему-то видела рядом с собой не этого обрюзгшего пьяницу в замызганном пальто, а лоснящегося патлатого Димку, и потому визит мужа, отодвинутого на задний план, подействовал раздражающе.

— Впустишь? — последовал вопрос. Вера подняла брови.

— Куда?

— В квартиру.

— Ах, в ква-а-арти-и-и-иру? — насмешливо произнесла она, растягивая гласные. — А что вы в этой квартире забыли, дорогой? Что вам у себя не живется? Больше пить не на что?

Она чувствовала застоявшийся перегарный дух и еще какую-то кислятину, смешанную с запахом кошачьей мочи. Засаленное пальто выглядело убогим и старым, и на нем отчетливо виднелись пятна, которые она сама определила как краску. Видно, оно служило еще и одеялом.

— Вера, ну что ты начинаешь?

— Я начинаю? Я начинаю? — вскричала она, не заботясь, что услышат соседи. — Да я еще и не заканчивала! Вы только посмотрите на него! Приперся в квартиру! А что ты в этой квартире сделал? Что ты внес в нее? Да ты за полгода не продал ни одной картины! Живешь за мой счет и водяру халкаешь за мой счет! Месяц где-то бухал, а щас явился: пустите, люди добрые, воды попить, а то жрать хочу, аж переночевать негде!

Он ссутулился, втягивая голову в плечи, как страус, ошеломленный ее яростью, а Веру уже несло. Руки самопроизвольно сжимались в кулаки, а глаза, серые, невыразительные, превращались в две черные дыры из-за расширившихся до предела зрачков.

В ванной давно перестала течь вода. Мать затаилась, прислушиваясь, но явно не собираясь вмешиваться, и это молчаливое соучастие Веру бесило, словно мать встала на сторону мужа, потрепанного, убогого, убитого ее злостью.

— Ладно, ладно, — прошептал он, выставляя вперед руки, словно защищаясь. — Я сейчас уйду.

— Пошел вон и не приходи больше! — взвизгнула она, с силой захлопывая дверь так, что ключи выпали из замка. Подобрав, женщина с остервенением стала заталкивать их в замочную скважину, и все промахивалась. Руки ходили ходуном. Заревев, Вера швырнула ключи на тумбочку и тоже не попала. Ключи слетели на пол, затерявшись среди обуви с прощальным звяканьем.

— Верочка, — проблеяла притихшая мать из-за двери, — кто это был?

— Никто! Никто! Отстаньте от меня раз и навсегда! — взвыла дочь и бросилась в свою комнату.

После той ночи, дикой и сумасшедшей, не похожей ни на что испытанное прежде, Ирина проснулась абсолютно счастливой.

Дима долго ныл, что не приспособлен вставать в такую рань, и все тянул ее обратно, в уютное логово теплого одеяла, но она не поддалась, выскользнув из его цепких рук, и уже из ванной, будучи в относительной безопасности, зычным голосом потребовала, чтобы он одевался.

В стекла колотил снег, густой, как перья.

Когда она вышла, кофе был уже сварен, разлит по чашкам, а Дима торопливо отдраивал плиту — упустил момент, когда кипящая кофейная шапка перевалила через край турки.

Несмотря на сопротивление, Ирина выгнала парня на десять минут раньше, чем ушла сама, стараясь остаться в рамках приличий. Не то чтобы ее беспокоило общественное мнение, но… все же не стоит гневить судьбу. Зачем привлекать внимание, если этого можно избежать?

Одевалась она тоже тщательно, затягивая себя в привычное черное, длинное, строгое, зачесывая волосы в неизменную шишку и почти пренебрегая макияжем, словно желая спрятаться за привычную маску. По лестнице пронеслась пулей, не услышав традиционного проклятия. Сдает Стеша, сдает…

Все попытки укрыться пошли прахом. Влад, прискакавший на первое же чаепитие, сразу все понял.

— Ну, что? — ехидно спросил он. — Совратила ребенка, блудница вавилонская?

— Что ты несешь? — сердито ответила Ирина. — Какая блудница? Какого ребенка? Что ты придумал?

— Ой, да ла-а-адно, — насмешливо протянул Влад. — Как там в кино было… «Глаза-то не замажешь». Так что, как бы ты ни хмурилась, я же вижу, что было. Ведь было, да?

— Вот вообще не понимаю, о чем ты.

— Не звезди. Было, да? Ну, скажи, скажи, скажи…

Он комично сложил руки, словно молясь, да еще брови свел домиком, отчего Ирина расхохоталась, а потом махнула рукой.

— Ну, было, — нехотя призналась она. Влад радостно забил в ладоши.

— Ой, ну молодец! Ну, и как? Каков он в постели?

— Ты сдурел, что ли? — возмутилась она. — Не хватало еще с тобой эти моменты обсуждать!

— Можно подумать, тебе есть с кем это обсудить, — пожал плечами Влад. — Подружки далеко, а я-то вот, под боком, самый верный и надежный человек. Так что давай, колись.

— Да не буду я колоться, что я, на допросе, что ли? Было и было, отстань.

Коллега разочарованно надул губы и стал демонстративно размешивать сахар в кружке, старательно гремя ложкой.

— Чернова, ты какая-то неинтересная личность, — вздохнул он. — Нет в тебе человечинки. Чего ты как мумия в корсете, все в себе, все под панцирем? Не скучно так жить?

— Не скучно, — отрезала она.

— Ну и живи, — обиделся Влад и даже с места поднялся, демонстрируя высшую степень разочарования. Поскольку она не попыталась его остановить, он пошел к дверям, высоко задрав голову.

— В клуб сегодня пойдешь? — спросила Ирина удаляющуюся спину. — Димка там играть будет.

— Не знаю, — высокомерно ответил Влад, слегка повернув голову. — Посмотрю на ваше поведение.

— Ну, смотри.

Остаток дня она думала о предстоящем концерте и волновалась, что ей не понравится Димкин вокал или песни и она останется разочарованной. Все-таки профессия накладывала на ее восприятие особый отпечаток, и очень многие вещи Ирина рассматривала сквозь призму мелодии, оставаясь чуткой к любой фальши. И видеть несовместимое с музыкой ей никак не хотелось.

«Буду терпеть, — решила она. — И хвалить. Безудержно и льстиво. В конце концов, можно часок и потерпеть, даже если общее впечатление будет ужасным».

Он позвонил в шесть и, лихорадочно извиняясь, сообщил, что у них невероятная запарка с аппаратурой и забрать ее не получится.

— Ир, ты приходи прямо туда. Начало в одиннадцать… Что? — переспросил он куда-то в сторону. — А, мне подсказывают, что в десять. Придешь?