Георгий Ланской - Оглянись на пороге

Женя проводила ее взглядом, полным презрения и чего-то вроде ревности. Ирина вышла, одарив всех на прощание извиняющейся улыбкой, прикрыла дверь бытовки, заменявшей группе гримерную, и сделала шаг прочь. Из оставленной щели послышался одобрительный гул и голос Лехи:

— Я ж вам говорил, она классная.

— Дим, но она же старая, — рассмеялась Женя. — Я вообще не понимаю, как ты с ней можешь…

— Ты же можешь, — грубо оборвал Дима. Девушка что-то ответила, судя по тону, ядовитое и обидное, но Ирина, притормозившая, чтобы услышать обсуждение, торопливо зашагала в зал, чувствуя, как внутри растет неприязнь и к Жене, и к Лехе, да и вообще ко всей группе в целом. Она пожалела, что пришла, и даже Дима, еще утром такой родной и желанный, вдруг словно полинял, как линяет золото, окруженное дешевой мишурой.

— Ира, подожди!

Он снова догонял ее, но на сей раз Ирина остановилась сразу, успев придать лицу нужное выражение.

— Ты не обижайся, просто там запарки всякие… Машина опоздала, и колонки пришлось везти свои, и еще пульт, и… и… всякое такое. Мы психуем, это первое большое выступление. Ну пойми, пожалуйста…

Вид у Димы был беспомощный, как у бездомной собаки. Женщина улыбнулась и потрепала его по щеке.

— Я не обиделась.

— Правда?

— Конечно. Я же знаю, что такое собираться перед выходом. Но в отместку — ты придешь на мой спектакль, ладно? Не думаю, что тебе будет так же интересно, но, по крайней мере, попытаюсь приобщить тебя к великому искусству.

Дима рассмеялся, но, судя по выдоху, у него явно отлегло от сердца.

— Блин, я так и знал, что будет какой-то подвох.

— Придешь?

— Приду. И всю банду с собой приведу.

— Это лишнее, — запротестовала она, но парень отмахнулся и задумчиво почесал патлатый затылок.

— Что же мне, одному мучиться?

Женщина рассмеялась, легко чмокнула его в щеку и направилась в зал через служебный вход. Около двери обернулась.

Он стоял в своих дурацких кожаных штанах, облепивших длинные крепкие ноги, и смотрел преданными собачьими глазами. Раздрыга, как есть раздрыга. Ирина улыбнулась и вышла.

Места у стены и столики вблизи у сцены уже были большей частью заняты, потому она, прокричав на ухо официантке, что хотела бы сесть где-нибудь подальше, но с хорошим обзором, пошла наверх, к маленькому столику сбоку от сцены. Зал, украшенный тыквами, вырезанными из бумаги летучими мышами и клочками тюля, изображавшими паутину, выглядел несколько диковато. Музыка ревела, колонки изрыгали рок восьмидесятых: оригинальные и миксованные композиции. Ирина заказала легкий салатик, шампанское и со своей верхотуры с любопытством оглядывала публику. На концерте была в основном молодежь, раскрашенная согласно традициям Хэллоуина, но попадались и зрелые господа, с легким недоумением взирающие на вакханалию вокруг. Тем не менее они быстро адаптировались и уже не обращали внимания на хохочущих демонов и страстных ведьм вокруг. Где-то у сцены пару раз мелькнула грузная женская фигура в черном балахоне, поблескивающая стеклышками очков. В ней Ирина без особого удовольствия узнала Веру.

Музыканты появились на полутемной сцене, неуклюже расставляя аппаратуру. Публика пока не слишком смотрела в ту сторону, где не происходило ничего интересного. Однако спустя несколько минут свет в зале померк, колонки, издав предсмертный хрип, поперхнулись забытым хитом «Парка Горького», а сверху на ребят ударили яркие лучи прожекторов, отчетливо видимые в тяжелой белесой дымке.

Потом под оглушительную барабанную дробь взвыли гитары. Подсвеченные сзади силуэты приобрели трехмерность. Из динамиков лилась музыка: агрессивная, громкая и несколько сыроватая по музыкальному ряду, но эти мелкие недостатки пропали, как только Дима запел своим хрипловатым, словно посыпанным песком, голосом.

Ирина не понимала, хороша или плоха группа «Вервольфы», представившая на суд зрителей ряд заслуженных и проверенных годами мировых хитов, а также несколько своих новых песен. Забыв о своем ужине, она впилась взглядом в фигуру Димы, впитывая его голос, как губка.

Он был хорош. Явно лучше всей этой самодеятельности, явно заслуживающий гораздо большего, чем просто быть одним из многих, и это было очевидно. Ирина не заметила, как пролетел час, и с удивлением отметила, что немузыкально подпевает ему, в голос, не стесняясь, благо динамики все заглушали.

Дима явно пытался разыскать ее, щурился, вглядываясь в лица публики, но ничего не видел за светом прожекторов и тяжелым дымом. Она привстала и помахала ему рукой, увидев, как сразу разгладилось его лицо.

Под занавес, когда группа уже поклонилась и нерешительно замерла у края сцены, Дима вдруг вышел вперед и громко сказал в микрофон:

— А сейчас премьера. Эту песню я посвятил женщине, которая стала мне очень дорога.

Упыри и ведьмы одобрительно загудели.

Ирина ощутила, как ее кожу вдруг словно ожгло огнем. Она притихла и уставилась на сцену, где он, под гитару, один, затянул балладу, уводя звуками тембра куда-то под потолок, утыканный пластиковыми светящимися тыквами.

…Разлилось Волчье озеро,

Манит к себе глубинами.

Пойду я поздним вечером

На это место гиблое…

Услышав эти слова, Ирина застыла, чувствуя, как в спине, покореженной много лет назад, шевельнулась застарелая боль, впиваясь цепкими щупальцами в позвоночник, царапая и скручивая проволокой. Она задышала, чувствуя, как из глаз брызнули слезы.

Черт побери… Как он угадал? Как?

Конечно, это было совпадение, да и озеро в его интерпретации было не Лебединым, а Волчьим, что уж очень совпадало с его фамилией, но в ее голове замелькали картинки декорации заснеженного пруда, трепещущей Одетты и принца Зигфрида, бьющегося в смертельной схватке с колдуном Ротбартом. И в умирающем принце Ирина вдруг узнала Димку, нелепо вытянувшегося на снегу, где расползалась багровая лужа.

Ей показалось, что на ней белая, забрызганная кровью пачка и даже руки вымазаны вязкой красной мокротой. Несыгранная роль вдруг навалилась, словно стена, да так, что Ирину едва не вытошнило прямо на пол. Слова баллады, исполняемой этим «песочным» голосом, и в самом деле были простенькими, но нельзя же требовать от песни какой-то стихотворной глубины? Но даже этот текст, который вряд ли по большому счету тянул на стихи, казался жутковатым и почему-то пророческим, с холодными отголосками грядущей беды.

…Тону я в Волчьем озере,

И некому спасти.

За все, что мы не прожили,

Заранее прости….

Эти слова показались пророческими. Но она, как только Дима закончил петь, нашла в себе силы улыбнуться и даже помахала, когда, поклонившись, он вытянул руку к ней. Зрители оборачивались, пытаясь разглядеть в темноте ту, которой была посвящена эта песня.