Галина Романова - Чужая жена – потемки

– Я сомневалась: а правильно ли я поступила с тобой тогда? Я даже не хотела говорить о тебе ни с кем, чтобы не будить опять это чувство. Потому и не знала, что тебя вообще почти сразу освободили. Прости!

– Ага, прощаю! Всем спасибо, все свободны!

Он с грохотом встал, схватил свою тарелку – на ней так ничего и не появилось до сих пор. Швырнул ее в сушилку, распахнул дверцу нижнего шкафа, бросил туда футляр с кольцом, сграбастав его со стола. И вообще, начал все убирать со стола. На Дину он упорно не смотрел, запыхтев себе под нос какой-то противный блатной мотивчик. Будто нет ее на кухне, и все.

Дина на него таки вытаращилась – во все глаза.

– Господи! Какой же ты… ненормальный, Кузьмин! – выдохнула она.

Сорвалась с места и кинулась к мусорному ведру, боясь, что кольцо она потом уже не найдет под этой курицей в соусе. А Данила, сосредоточенно отправив все продукты со стола в ведро, уже стоял на изготовку – с посудиной с блестящей пузатой крышкой в руках. Она нащупала бархатную коробочку под кучкой помидоров и кусков колбасы, схватила ее, вытерла ладонью.

– Ну, ты просто психопат какой-то! Я же просто… Я же просто с тобой разговариваю! Я ведь не сказала: «нет!» – Она открыла футляр, достала кольцо. Надела его на нужный пальчик. – Я же имею право подумать?!

– Очумела, дылда?! – Он оторопело заморгал, не сводя глаз с ее пальца, на котором горел огнем дорогой камень. – Десять лет думала! Обо мне, между прочим, думала! Скажешь, нет?

– Думала, – не стала она врать.

– Ну! И не было у тебя никого за это время, я уверен, – на последнем слоге голос его ревниво дрогнул. – Даже если и был, то – ничего серьезного. Пустяк!

– Пустяк, – подтвердила Дина, и – шаг за шагом – двинулась к нему, застывшему с блюдом с курицей у распахнутого шкафчика, где пряталось мусорное ведро. Подошла, отобрала посудину, поставила ее обратно на стол.

– Может, поедим еще, а?

– Может, и поедим, – он впился пальцами в ее затылок, прижал к себе, прошептал на ухо: – Так да или нет, дылда?

– Да… Но если ты еще раз назовешь меня дылдой…

Рыков вошел в комнату для допросов ранним утром раннего лета, обещавшего горожанам изнурительный полуденный зной с тающим под ногами асфальтом, пыльные душные сумерки и буквально вскипающие от наплыва отдыхающих водоемы.

Он тоже должен был ехать с Женечкой через час на дачу к матери, потому что была суббота. И он обещал всем своим женщинам, что этот жаркий день они проведут вместе. Там уже остужались окрошка и пузатый графин водки в погребе, мариновалась в лимонном соке хрустящая молодая капуста с луком, укропом, чесноком и маслом, скоблился молодой картофель и собирались пупырчатые огурчики с грядок.

И ему сегодня хотелось туда, да! Хотелось, как никогда. Знал, мать будет счастлива, что они вместе с Женечкой. Не будет никаких лишних вопросов, советов, укоризны во взглядах. Будет просто благодатный разговор об их будущем, и все. Потом сонная нега в беседке, куда вытащили их с Женечкой походный диванчик, набросав на него расшитых бисером подушек. И вечерняя рыбалка у пруда будет. Он вообще-то не рыбак, но Женечка захотела поудить. Он съездил с ребятами, купил по их совету необходимые снасти, наживку. И сложил все в машину, чтобы натаскать к ужину жирных карасей, которые только что на берег не выползают, так их там много.

Всего этого хотелось Рыкову, очень, а что вышло вместо этого?

А вместо этого он был поднят в шесть утра с постели звонком дежурного из следственного изолятора, который сообщил ему, что подследственный вдруг пожелал, чтобы его поскорее допросили.

– Это который? – спросил Олег, прикрыв трубку рукой, чтобы не разбудить Женечку.

И стал осторожно выбираться из прохлады шелковых простыней. Даже поежился от озноба. Женечка включала на ночь кондиционер на полную катушку и спать любила на шелке. А он соскальзывал и мерз. Но терпел и молчал, зная, что с ней он согласился бы и в болотной жиже спать, лишь бы слышать ее дыхание рядом с собой, лишь бы трогать ее, обнимать, целоваться.

– Это тот, что из-за фоток тех столько людей завалил, – дежурный зевнул ему прямо в ухо. – Орал утром, в дверь колотил, пришлось его утихомирить. Хочет поговорить. Давай выезжай. Ваше начальство приказало тебя привлечь. Шеф, если что, и сам хотел с ним побеседовать, я позвонил ему… Так и так, говорю, Игорь Витальевич, как вы просили, звоню. Парень готов дать признательные показания. А он меня мягко, но послал. Говорит, что на даче со вчерашнего вечера. Гости у них там какие-то, и чтобы я тебя вызвонил. Я и звоню, Рыков. Смотри, торопись, а то парень-то передумает…

Задержанный по подозрению в нескольких убийствах Ражев Николай Ильич молчал две недели. Ему было предъявлено обвинение на основании неопровержимых улик: в его доме было найдено орудие тройного убийства – старый боевой пистолет с комплектом патронов. Его отпечатки совпали с отпечатками неустановленного следствием лица – это когда снимали пальчики в доме Иванцовых и в квартире убитого Валерия Юрьевича. Еще был найден комплект шприцев и лекарство, передозировка которого стоила Елене Ковригиной жизни.

Ну и в довершение или, скорее всего, в начале этого дела были негативы!

В коробке, с которой отправил Игнатову ее начальник к Иванцовым и которую она сочла пустой, находились негативы порнографического свойства. На них были запечатлены сцены оргий с участием Ражева и… Елены Иванцовой, впоследствии Ковригиной!

Негативов было десятка полтора, все они были омерзительными по содержанию и отличными по качеству печати. Мало кто мог смотреть на эти фотографии без брезгливости. То, что вытворяли эти двое в кадре, могло быть вызвано как их внутренней распущенностью и извращенностью, так и какими-нибудь психотропными средствами. В кадре был еще кто-то третий, но его лицо было отрезано.

Итак, думал Рыков, поднимаясь по бетонной лестнице в комнату для допросов, мотив убийства Ражевым Иванцовых отчасти понятен. Ему откуда-то стало известно, что Константин Сергеевич имеет или скоро получит на руки негативы компрометирующего свойства. Он поехал к нему с целью забрать их и наконец обрести покой. Но Иванцов негативов еще не получил и указал на дверь наглому визитеру. Ражев вспылил и, находясь в состоянии сильного душевного волнения, расстрелял пожилую чету.

И по этому поводу у Рыкова возникли вопросы, сразу несколько.

Откуда Ражеву стало известно о том, что негативы вот-вот должны оказаться у Иванцова?

Почему Лена Ковригина, ранее Иванцова, позволила ему хладнокровно – или уж как там вышло – расстрелять своих родителей? Присутствовала ли она при этом или сидела в машине и не предполагала, что ее маму с папой убивают? Почему она позже пострадала сама? Это ведь Ражев ее убил, сомнений нет.