Джон Ирвинг - Мужчины не ее жизни

Теперь, когда Алана не было, Рут не заказывала раскладной кровати для Грэма; в большой двуспальной кровати вполне хватало места для нее и ее четырехлетнего сына.

— А где моя кровать? — спросил у нее мальчик.

— Маленький, ты можешь спать со мной, — сказала ему Рут.

— Или можешь спать в моей спальне, со мной, — пришла на помощь Аманда — что угодно, чтобы отвлечь Грэма от темы смерти его отца.

— Хорошо. Отлично, — сказал Грэм тоном, к которому прибегал, когда что-то было не так. — Но где папа теперь?

Его глаза наполнились слезами. Он не задавал этого вопроса полгода, а то и больше.

«Какая же я дура, что привезла его сюда!» — подумала Рут, обнимая своего плачущего сына.

Рут еще была в ванной, когда в номер пришла Ханна, притащив для Грэма массу подарков, правда таких, какие не возьмешь с собой в самолет: целую сборную деревню и не одну жалкую мягкую игрушку, а многочисленное семейство обезьян. Им теперь придется просить «Станхоп» сохранить деревню и обезьян до их возвращения, а если они решат остановиться в другом отеле, то ничего, кроме лишних хлопот, им это не сулит.

Но Грэм, казалось, совсем забыл, что отель разбудил в нем воспоминания о смерти Алана. Ну что с ними поделаешь, с детьми, — вот они плачут от горя, но через секунду слезы у них высыхают, а вот Рут полностью погрузилась в воспоминания, которые разбудил отель «Станхоп» в ней. Она поцеловала Грэма, пожелав ему спокойной ночи; мальчик принялся обсуждать с Амандой меню, а Рут и Ханна отправились на чтения.

— Надеюсь, ты прочтешь хороший отрывок, — сказала Ханна.

На взгляд Ханны, хорошим отрывком была бы довольно скандальная сцена с нидерландским любовником в комнате проститутки.

— Как, по-твоему, ты с ним еще увидишься? — спросила ее Ханна на пути в «Уай». — Я хочу сказать, он ведь наверняка прочтет твой роман…

— С кем еще увижусь? — спросила Рут, хотя и прекрасно знала, кого имеет в виду Ханна.

— С тем самым нидерландским мальчишкой, не знаю, кто он такой, — ответила Ханна. — Только не говори мне, что не было никакого нидерландского мальчишки!

— Ханна, у меня не было секса ни с каким нидерландским мальчишкой.

— Я готова голову дать на отсечение, что он прочтет твою книгу, — продолжала Ханна.

К тому времени, когда они добрались до Девяностой девятой улицы и Лексингтон-авеню, Рут чуть ли не с нетерпением ждала представления Эдди О'Хары — по крайней мере, это положит конец болтовне Ханны.

Рут, конечно же, думала о том, что Уим Йонгблуд прочтет «Моего последнего плохого любовника»; она была готова охладить его ледяным взглядом, если потребуется. Если он подойдет к ней… Но удивил и успокоил Рут разговор с Маартеном, который сообщил ей, что убийца Рои был пойман в Цюрихе. Убийца вскоре после поимки умер!

Маартен и Сильвия сообщили об этом Рут походя.

— Наверно, убийцу той проститутки так никогда и не нашли? — спросила их Рут с напускным безразличием. (Она задала им этот вопрос во время недавнего телефонного разговора в уик-энд вкупе с другими вопросами, касающимися программы ее грядущего визита.)

Маартен и Сильвия объяснили, почему эта новость прошла мимо них: их тогда не было в Амстердаме — потому узнали об этом из вторых рук, а к тому времени, когда им стали известны подробности, они забыли, что Рут интересовалась этой историей.

— В Цюрихе? — переспросила Рут.

Вот, значит, откуда этот немецкий акцент человекокрота — он был швейцарцем!

— Кажется, в Цюрихе, — ответил Маартен. — И этот тип убивал проституток по всей Европе.

— Но в Амстердаме только одну, — сказала Сильвия.

«Только одну!» — подумала Рут.

Ей с трудом удавалось скрывать свой интерес.

— И как же его поймали?

Это был не вопрос, а мысли вслух.

Но подробности стерлись из памяти Маартена и Сильвии — убийцу поймали, а потом он умер, это случилось несколько лет назад.

— Несколько лет назад! — повторила Рут.

— Кажется, там был какой-то свидетель, — сказала Сильвия.

— И еще нашлись отпечатки пальцев, а тип этот был смертельно болен, — добавил Маартен.

— Не астма? — спросила Рут, не думая, что этим вопросом выдает себя.

— По-моему, это была эмфизема, — сказала Сильвия.

«Да, это вполне могла быть и эмфизема!» — подумала Рут, но для нее теперь имело значение одно — человекокрот пойман.

Человекокрот умер! А его смерть снимала для Рут запрет на посещение Амстердама — места преступления. Насколько она помнила, это было ее преступление.

Эдди О'Хара прибыл на чтения не то что вовремя — он приехал настолько заблаговременно, что целый час просидел в одиночестве в комнате отдыха. Он был слишком занят событиями последних недель, в течение которых умерли его отец и мать — мать от рака, который, к счастью, протекал не особенно мучительно, а его отец (не так внезапно) после четвертого за последние три года удара.

После третьего удара бедняга Мятный практически ослеп, книжную страницу он (по собственным словам), видел так, «будто смотришь через телескоп не с той стороны». До того как рак забрал ее, Дот О'Хара читала ему вслух; после этого Эдди сам читал ему вслух, а отец жаловался, что дикция сына не идет ни в какое сравнение с дикцией его покойной жены.

Вопроса о том, что читать Мятному, не возникало; книги его были скрупулезно помечены, соответствующие пассажи подчеркнуты красным, а сами книги были так хорошо знакомы старому учителю, что в кратком пересказе сюжета не было никакой нужды. Эдди оставалось перелистывать страницы, читая лишь подчеркнутые отрывки. (В конце концов сыну не удалось избежать того нагоняющего сон метода преподавания, которым пользовался старый учитель.)

Эдди всегда считал, что длинный вступительный абзац «Женского портрета», в котором Генри Джеймс описывает «церемонию, именуемую английским вечерним чаепитием», слишком уж церемониален ради самой церемониальности, и ничего более; тем не менее Мятный утверждал, что этот пассаж достоин того, чтобы его читали и перечитывали бессчетное число раз, что и делал Эдди, выключив часть своего мозга точно так же, как он это делал, чтобы помочь себе пережить свою первую сигмоидоскопию.

И еще Мятный преклонялся перед Троллопом, которого Эдди считал сентенциозным занудой. Больше всего Мятный любил следующий пассаж из автобиографии Троллопа: «Я уверен, что ни одна девушка не восстала от чтения моих книг менее благонравной, чем прежде, а некоторые, возможно, почерпнули из них, что благонравие стоит того, чтобы его беречь».

Эдди полагал, что ни одна девушка вообще не восстала от чтения Троллопа; он был уверен, что любая девушка, открывшая книгу Троллопа, больше не восставала никогда. Целый сонм девушек благополучно сгинул, читая его, и все они умерли во сне!