Таьтьяна Иванько - В стране слепых я самый зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. Том 3. Накал

– Олег Иваныч, бред сивой кобылы…

Он посмотрел на меня.

– Представь, что у тебя жена, ну не знаю… Президент московской биржи, а какая-то любовница взяла и решила шантажировать… захотелось бы убить?

– Мне тебя убить? – разозлившись, спросил я. – Чё ты городишь?

– У Лиргамира обширные связи среди бандитни, а Таня его правая рука. Правая рука в самом правильном древнем смысле, она в курсе его дел. Так что избавиться хоть от кого-то, ей раз плюнуть.

– Так скорее он бы… ну, этот, муж, избавлялся от соперника.

Никитский засмеялся.

– Вот видно, Валерий Палыч, что ты в делах этих совершенно ничего не понимаешь. В современных семьях «новых русских», – самодовольно сказал он. – Лиргамир себе таких тань три мешка найдёт, если захочет, а она, твоя Олейник, в его лице билет из общаги сразу на Поварскую получила, понимаешь, о чём я?

Никитский выразительно посмотрел на меня.

– Он ей нужен, не она ему. Он женился на смазливой провинциалке, чтобы иметь представительство, а она с каким-то одногруппником валандается. Заменить на другую – раз плюнуть. И она-то тоже это понимает, не дура, поди, если отхватила такого Лиргамира. И во-о-о-от, тут он узнаёт, что она, как говориться, на рога ему яйца наматывает. Что он сделает? Пинком под зад. И куда полетит твоя моделька, уж прости? Правильно, в «благородную» службу эскорта, как теперь стыдливо называют проституток, думая, что поднимают их так до статуса парижских куртизанок прошлого века. Х-хех!.. – он качнул головой, усмехнувшись самому себе, и достал сигареты, кажется, «Честерфилд». – Не понимают у нас, что в Париже куртизанка – это профессия, а в Москве шалава всегда шалава, сколько за услуги ни бери, хоть тыщами зелёных, хоть бутылкой водки.

Я усмехнулся его немного странной философии, размышлять на эту тему мне сейчас совсем не хотелось, сейчас меня интересовало другое.

– Одним словом, Валерий Палыч, мотив у твоей Тани был. Думаю, она и воспользовалась неожиданным возвращением своего любовника, чтобы быстренько его устранить, так, чтобы муж и не вспомнил о его существовании.

– Олег Иваныч, этого не может быть.

Никитский покачал головой, усмехаясь, и затушил свою честерфильдину в уже не очень чистой пепельнице, надо выбросить её, мало того, что это уродливая подделка под бронзу, так ещё и подарок Светланы на 23-е февраля.

– Я понимаю, Валерий Палыч, она тебе нравится, из детства, наверное, воспоминания хорошие остались, но времена меняются, и мы меняемся вместе с ними, латинская поговорка.

Это неуместное и весьма глупое умничание взбесило бы меня намного сильнее, если бы я способен сейчас заметить его сквозь своё волнение, вызванное странной несправедливостью, и спокойной уверенностью, с которой он говорил о Тане и том, что она сделала по его, вернее, по их мнению. Но это мнение способно превратиться в обвинение, суд и срок для Тани. Это не укладывалось в моей голове.

– Таня… не может быть виновна. Не может быть…

– Валерий Палыч, Москва, деньги, положение, даже слава, насколько я понимаю, и не таких способны сделать чудовищами.

– И не таких? – скривился я, мне хотелось крикнуть: «Что ты понимаешь в людях?! Что ты знаешь о «таких»?! О Тане?! Убить кого-то, чтобы не утратить своего «положения»…

Никитский продолжал самодовольно усмехаться.

– Не расстраивайся, Валерий Палыч, – он поднялся и похлопал меня по плечу. – Хорошие девочки тоже превращаются в монстров, и даже чаще, чем дурные. Поверь, я много видел таких теперь и с каждым днём их становится всё больше. Слушай, ты… не расстраивайся, выбрось её из головы.

И направился к двери.

– Погоди, Олег Иваныч, – воскликнул я, подходя ближе. – Послушай…

Он обернулся, вопросительно глядя на меня.

– Ты чего? – улыбнулся он, будто не понимая.

– Помоги, Олег, – сказал я едва слышно прямо ему в лицо.

– Что?! – у него вытянулось лицо, только почему-то мне показалось его изумление неискренним.

– Помоги мне, Олег Иваныч, – очень тихо проговорил я.

– Чем? Ты чё? Чем я могу тебе помочь? Не я же веду дело. И вообще… убийство, да ещё заказное, со всеми доказательствами…

Я так смотрел на него, что Никитский вздохнул, качнув головой и снова сел на диван.

– На фига ты вписываешься, Вьюгин? – вполголоса сказал Никитский, наклоняясь вперёд. – Она смотри, кто…

Он строго и жёстко смотрел на меня.

– Тебя Платон просил, что ли? Так ты… головой-то всё же думай, детская дружба, конечно, важно, но вы давно выросли. Ты не видишь, что это за люди? Что за семья? Они горазды людей использовать, они же только сами для себя люди, остальные для них – никто и ничто. Жёны-мужья-друзья… никакой разницы. Даже дети в расчёт не идут. На черта тебе вообще вмешиваться?

Я молчал, неужели стану объяснять ему. Но он не стал дожидаться моих объяснений, усмехнулся:

– Или ты переспать с ней хочешь? – и покачал головой, будто говорит с дурачком. – Ох… Не связывайся, Вьюгин, один вишь, переспал уже… думаешь, она отнесётся к тебе по-другому, потому что ты дружок её брата? Это ж… самка богомола. Она опасна и непредсказуема. Ты знаешь, что она лежала в психушке, и вызволил её братец, применив, как говориться, натуральный шантаж. Её освидетельствовать надо в любом случае, а там, глядишь, и оставят принудительно лечиться. Наконец. Ты же понимаешь, ничего не бывает ни с того, ни с сего. Много ты знаешь людей, кто в дурдоме был? Она провела там больше месяца и диагноз ей, между прочим, выставили. Или, по-твоему, это ничего не значит? – он снова выразительно посмотрел на меня.

И даже долго вглядывался. Что мне было ему ответить? Правды ответить я не мог, потому что я был убеждён, что правду он и сам знает, а говорить о себе и Тане вообще не имело смысла, потому что для него это всё было чем-то глупым, неправдоподобным и не имеющим отношения к реальности каждого дня. А то, что он говорил сейчас о Тане и маячащих для неё перспективах, вообще звучало чудовищно. Неужели всё это они способны притянуть снова и каким-то образом использовать?

Никитский долго смотрел на меня, потом хмыкнул.

– Ох, и дурак ты, Вьюгин… ох, дурак… ты что, не понимаешь, что это член тебя ведёт за собой, а не голова, – выдохнул он.

Был очень тёплый, пасмурный день, с утра, когда я проснулся, проглядывало солнце, но теперь небо затянули облака, но они, серые и плотные, тем не менее, были высоки и довольно светлы, так что дождя ничто не предвещало, хотя воздух и надулся влагой, будто губка. Кажется, мне было всё равно, будет ли дождь, но я почему-то всё время о нём думал, и стало казаться, что непременно будет, и пока я думал об этом, понял, до чего хочу, чтобы этот самый дождь пошёл в действительности. Будто это породное явление и возвращение Тани связаны. Она должна прилететь сегодня, и я ехал в аэропорт, но я не ехал встречать, потому что…