Таьтьяна Иванько - В стране слепых я самый зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. Том 3. Накал

– Наверное…хорошо, – сказал Ваня с сомнением. – Но раньше мама любила только меня.

Тогда Таня обняла его и сказала:

– Ваня, если что-то не происходит у нас перед глазами, или мы чего-то не замечаем, вовсе не значит, что этого не происходит вообще. Скажи, только честно, и не сейчас и не мне, а самому себе, это хорошо, что мама всё больше улыбается? Тебе самому хорошо от этого?

Ваня улыбнулся.

– Конечно, хорошо, только… я сомневаюсь, Таня, она меня любит так же или… меньше, чем его… Платона? Вот раньше, когда мы жили с папой, я знал, что больше, что она любит только меня, а папу немножко… а теперь сомневаюсь.

– Не сомневайся, милый, – Таня поцеловала племянника в макушку.

Никто не слышал этого разговора, как и многих разговоров между ними, а у них были секреты ото всех, например, только Таня знала, кто из девочек ему нравится в классе, с кем из ребят он дружит, а с кем – нет и почему. Она знала о его увлечениях и разбиралась в них, подшучивала над его покемонами и томагочи, зато книги им нравились одинаковые: фантастика, приключения и детективы.

Я не знал бы этого всего, если бы мне не рассказал об этом Платон сегодня в порыве откровенности и беспокойства за сына, с которым ему было и легко и сложно.

Но если Платону было и легко и сложно, то у меня всё было значительно сложнее и мрачнее. В апреле состоялся суд, к счастью родительских прав меня не лишили всё же, ограничение сняли, но потребовали пройти курс у психолога, а после несколько комиссий, которые решат, можно ли мне встречаться с моими детьми или нет.

Странно, я не ждал их появления на свет, не хотел, но когда они родились, я понял, что люблю их, маленьких и зависимых от меня, и любящих меня. Самый мой большой грех в том, что я не любил их мать и жалею, что именно она родила их, и его мне никогда не искупить.

Я очень хорошо помню, что я чувствовал, когда Таня была беременна, когда она позволила мне потрогать шевелящегося в её животе ребёнка. И это было необыкновенное счастливое единение с ней, хотя в тот момент я даже не думал, что я люблю её. А вот с Альбиной я не испытал ни одного подобного необыкновенного момента. Напротив, меня пугало то, что происходило в ней. А когда дети родились, это получилось как сюрприз, будто они вообще не имели отношения к ней. Вот странная в моём мозгу получилась сепарация. Альбина отдельно и все мои грехи и преступления по отношению к ней тоже были отдельными от наших с ней детей. Но она всеми силами старалась втянуть их между нами. И ей это удаётся. Она отлично разобралась во мне за те годы, что мы были рядом, и понимала, что дети – единственное, чем она может по-настоящему уязвить меня. Поэтому действовала рассчитано и холодно, без сомнений. И без капли жалости, и Бог с ним, если только ко мне, но к детям…

Так что я опять погрузился в рабочую рутину. И вскоре произошло событие, которое, не то чтобы потрясло, но обескуражило меня. Кочарян привёз снимки Курилова. Проискал почти два месяца и вдруг явился однажды, сияя, как начищенный пятак, хотя таких знатных пятаков-то давно нет, но кто не помнит их радостный блеск? Мне они в детстве казались щекастыми и пузатыми. Хорошая была денежка, в нашем школьном буфете можно было по субботам купить жареный пирожок с повидлом. И вот таким радостным пятаком или субботним пирожком ввалился ко мне Кочарян однажды солнечным апрельским днём.

– Уф, ну упарился… – он помахал полой слишком плотной для такой погоды куртки. – Слушай, жара на улице, прям пекло!

Он снял куртку, бесцеремонно бросив её на мой диван.

– Ты одевался бы по погоде, – сказал я.

– Я и оделся, ещё вчера… – ухмыльнулся Кочарян, распространяя терпкий запах пота, сигаретного перегара и какого-то гадкого дешевого парфюма из тех, что в странных бутыльках с кобрами или пистолетами рядами стоят на рынках и в переходах. – Ты не ворчи, сидишь тут без солнца, с лица, вон, сбледнул.

Ну… я никогда румяным и не был, даже когда был толстым юношей, а на воздухе я бываю побольше, чем он, только вернулись с места происшествия, я отдал стажёрам собранный материал, чтобы разобрали и систематизировали, после чего к работе приступил бы я. Мы отобрали бы баллистику, отдельно почвы, отпечатки обуви, биологический материал, вплоть до травинок и лепестков, нечасто это бывает полезно, но случается, по сосновым и лиственничным иглам находили преступников и их логова. Отпечатки – это моя любимая история… ну и так далее, и пошла работа над распутыванием комка шерсти в аккуратный клубок, из которого следователь вытянет нить и вывяжет расследование. Так что я ничего не ответил.

А Кочарян, между тем, открыл свою потёртую папку, в которой, как и все, носил дела и документы, и вынул коричневый конверт.

– Вот, радуйся, Курилова нашего зубки! – сияя в свои тридцать два зуба, сказал он.

А я-то думал, когда, наконец, вспомнят замороженного нашего беднягу. Теперь, надеюсь, все вопросы отпадут, как и от Тани подозрения.

– Да ты что, серьёзно? Нашлись-таки рентгенограммы? Долгонько ты искал… И где?

– Что «где»? Искал? Да везде, сколько поликлиник в Москве, сколько зубных кабинетов, да частных, и все с разными возможностями. Но наш в отменную фирму сходил, наверное, перед заграничной поездкой подлатал бампер. Так что, держи, сверяй, держим ещё парня нашего, как треску, или похороним, наконец, как человека.

– А чего мы вообще его держим? – спросил я, раскрывая конверт. Действительно, отменные обзорные снимки. – Ну, не опознали и ладно, сколько мы с тобой таких схоронили, данные их лежат, если надо, а тело-то что держать?

– Вот экспертизу проведем, и… Материалы все останутся.

– И будет очередной мёртвый висяк. Сколько их у нас с тобой только…

– Сплюнь! Раскроем Курилова, может, хоть в отпуск пойду, два года не был, – сказал довольный Кочарян.

– Какой щас отпуск, Иван Иваныч, весна только началась…

– Отпуск – он всегда отпуск. Когда сделаешь? – он поднялся, забирая свою папку и куртку.

– Ну, когда… сделаю и позвоню сразу. Или на пейджер скину, – сказал я, думая, что сделаю эту экспертизу, конечно, в первую очередь.

– Отлично, бывай.

Я разложил снимки, обзорный и два боковых, даже удивительно, что так подробно всё они сняли, обычно ограничиваются прямым обзорным, чаще снимают конкретную область, а тут расщедрились. Плёнок в больницах нет, а в частных шарашках – сколько угодно и чего угодно.

Я рассмотрел и конверт, «Мета-дент», Международная ассоциация стоматологов, многопрофильная стоматологическая клиника, и адреса, всего четыре и все в центре города. Маркировка на плёнках тоже правильная, так что, как говориться, не подкопаешься, снимки настоящие.

Теперь разберёмся, чьи. Я взял с собой конверт и отправился в хранилище. У нас тут порядок, да по-другому и быть не может, вообще-то, иначе не найдёшь ничего и никогда. Вот он 403-17. Я взял оба конверта, запер тут всё, ключи от всех этих хранилищ были у всех допущенных сотрудников, и запасной у охранника и вахтёра.