Таьтьяна Иванько - В стране слепых я самый зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. Том 3. Накал

В лаборатории никого не было, лампа вертикальная и горизонтальные, и большая лупа на штанге, конечно, ничего фантастического, но и этого обычно достаточно, чтобы сравнить снимки. Сопоставление с фотографиями, это, конечно, ювелирная работа, там нужна компьютерная программа, обещали закупить, тогда можно будет уверенно дифференцировать. А ведь лицо нашего 403-17 и Курилова тоже можно так сравнить… Только, кто даст, да и без компьютера любое сомнение могут трактовать как угодно, очень легко подогнать необъективному человеку. А я необъективен.

Однако пора приступить к делу, я испытывал волнение, какого никогда прежде не было, с чем бы я ни работал, но сейчас это касалось меня лично. То есть не меня, конечно, Тани, но что касается Тани, касается меня. И от меня зависело сейчас слишком многое. Надо было отказаться, что, если напортачу?..

Поэтому я выдохнул и выложил снимки на лампу…

И без лупы было очевидно, что они идентичны эти челюсти… И расположение пломб и их форма, да что говорить, это снимки одного человека, Курилова.

Я отодвинулся от стола, может быть, всё же я ошибаюсь, ну что особенного, могу ведь я ошибиться. Если бы это был не Курилов, я бы спокойно описал все особенности, на которые опираются обычно при сличении рентгенограмм и дал бы уверенное заключение. Работы на пару часов.

Но я не мог заставить себя это сделать. Я же видел, как уверенно Таня сказала, что это не Курилов. И не потому, что с горя или нормального женского страха не хотела его признать, но потому что и правда была уверена в этом. Тогда… как это может быть, я не понимаю. Не понимаю. Поговорить бы с ней самой об этом, что она скажет? Может быть, связалась бы как-то с ним, позвонила или… Но думаю, связалась бы в тот же день, если бы могла…

Я сообщил единственному человеку, кроме Тани, кому вообще мог сказать об этом. Платон посмотрел на меня, изумлённо, когда мы встретились в уже любимом нашем баре. Тут недавно поставили биллиардный стол, и шуму изрядно прибавилось, хотя нам это и не мешало особенно.

– То есть этот труп у вас в морге – это всё же Курилов?

– Ну… получается. Сто процентов даёт только ДНК, но ты же понимаешь, что его никто не станет делать, даже запрашивать не будут, наследника престола, что ли, опознавать?

– Как это странно… – пробормотал Платон. – Таня… не могла ошибиться. Или там один кусок правого уха, что уверенно не скажешь?

– Таня как раз говорила уверенно, вообще держалась молодцом, в обморок упала, конечно, но…

– В обморок?! Господи… Таня никогда в жизни не падала в обморок. Наверное, и правда, потрясение.

– Да вообще-то было чему потрясаться неподготовленному человеку… – проговорил я.

– Да?.. – Платон посмотрел на меня. – Я всё хочу спросить: как ты вообще там работаешь, среди мертвецов… и всего этого? Неужели не жутко? Или хотя бы… не противно?

Он даже отставил свой стакан, отодвинувшись вглубь диванчика, сегодня мы сели в глубине зала, подальше от шумной публики.

– Ну… – выдохнул я, пить сегодня совсем не хотелось, или, напротив, напиться вусмерть, но это можно тогда и в запой уйти с тоски, Тани нет, даже зацепиться не за что…

– Платон, вопросы ты задаешь… Не противно, представь себе. Потому что нечистоты, подобные тем, во что превращается разлагающееся тело, все люди видят каждый день и не один раз, хотя бы в собственном сортире. Но… я, тем не менее, совершаю благородное служение, как ты полагаешь? Я служу смерти во имя жизни, потому что, возможно, мои изыскания относительно механизмов умирания и подобных вещей могут лечь в основу будущих методик спасений при травмах, удушениях… впрочем, не стану уточнять и шокировать тебя. Но мои труды, возможно, будут полезны травматологам, реаниматологам. По крайней мере, полагаю, несколько моих статей что-нибудь этакое подскажут врачам. Я не могу работать с живыми, страдающими людьми, но я… – я посмотрел на Платона, улыбнувшись. – Тем не менее, хочу помогать им как могу.

Он смотрел на меня с некоторым удивлением.

– Тогда почему ты в судебной? Почему не в обычной больнице?

Я засмеялся:

– Квартиру давали, Платон. Вот и весь секрет. В то время, да и сейчас, такой завал с убойными делами, что эксперты, как в полевом госпитале хирурги должны работать.

А потом в свою очередь я посмотрел на Платона:

– Тебе не бывает противно разве? Я с физическими оболочками людей, иногда и крысами подпорченными, и изрядно подгнившими, но разве вонь от душевных мерзостей не хуже?

Платон медленно покачал головой.

– Да прав ты, прав… А только, кто не сталкивается с таким в работе? Пожалуй, только Таня с её возвышенными устремлениями, да Книжник-музыкант. А вообще мы с тобой по сути одним делом заняты – в человеческой скверне копошимся, так что, да, противно, не то слово, каждый день хочу уйти из криминальной журналистики. Но куда? Светские новости – блевотина ещё хуже, да ещё приправленная тухлецой лжи и фальши. В искусство как мама, там возвышенно, конечно, но… как-то это, по-дамски, ну… или по-стариковски… Политика… не думаю, что там грязи меньше…

Он выдохнул, как мне показалось, с долей, если не отчаяния, но обречённости. Это странно, или нет, но мы с ним оба стремились в свои профессии с самого детства, мечтали, делали всё, чтобы получить их, стольким жертвовали, вместо веселья и развлечений, мы знали разлуку с домом и друзьями, зубрёжку, бессонные ночи, житьё в общежитиях на кошмарной еде. Ни он, ни я не жалели об этом, не жалели о выбранном пути, теперь я точно знаю, что для меня нет пути, кроме этого, избранного очень давно. И Платон, я уверен, иного не ждал и не ищет. Но всё стало складываться так, как, наверное, бывает у многих: детская восторженность уступила место отрезвляющей реальности, в которой всё имеет вкус и запах. В кино и книгах всё так красиво и благородно, всё легко и правильно, но в жизни всё выпуклое, горячее или холодное, горькое и кислое, нет ничего плоского или бесцветного, ничего, что не волнует хотя бы органы чувств, а если ты не отмер душой, то и душу. Нельзя пройти мимо скверны, смерти, несправедливости. Можно ли всё это победить? Наверное, нет, но это не означает, что не стоит бороться, потому что иначе скверна и хаос поглотят вселенную. Снег каждый год заметает все дороги, но люди расчищают их, чтобы можно было ходить и ездить. Мы никогда не победим смерть, это и не надо, но мы отодвигаем и уговариваем её, мы боремся, и это не бессмысленная война. Человек всегда был и будет таким, и горе, если ты готов стать подобным камню, которому всё равно, лежать на дне чистого ручья или канавы с помоями и дерьмом, не чувствуя разницы. Ещё хуже перегораживать любой из этих ручьёв. Когда понимаешь это, когда не согласен быть просто камнем, когда-нибудь рассыплющимся в прах, когда чувствуешь, что ты можешь построить мостик через чистый ручей или очистить грязный, то всё становится прекрасным вокруг тебя, потому что гармония и сила входят в твоё сердце.