Евгения Кретова - Макошин скит

– Это помню, уже в багажнике.

Рафаэль, положив трубку, уставился в разложенные на полу эскизы. «Хорошо бы получилось», – подумал, стараясь избегать взгляда на набросок с девушкой, похожей на Карину из тревожного сна – это его личные проблемы, вряд ли они кому-то еще нужны.

– Млада, успокойся уже…

Девушки сдавленно смеялись, то и дело оглядываясь по сторонам, будто опасаясь, что их увидят. В темной от холода воде поблескивало апрельское солнце, струился тонкий, будто паутина парок – это они опустили белье в реку. Цветастые ткани набухли, поднялись пузырями над поверхностью, подхваченные несильным течением и порывом ветра.

– Ох и влетит нам из-за тебя, – девушка поправила платок на голове, надвинула на брови, неумело собрала багром отплывшую одежду, прибила к деревянному мостку.

Ее напарница, смешливая девушка-подросток все больше улыбалась, чем работала сегодня. Она подставляла солнцу веснушчатое лицо и без устали болтала.

– Да ничего не влетит, вот сколько настирали! Послушание выполнили, отчего не расслабиться? – помолчав, изучая свою новую подругу, она спросила: – Агата, а в миру́ тебя как звали?

Карина осторожно, чтобы не поскользнуться на влажных, потемневших от времени досках, отозвалась:

– Тебе-то что?

– Да интересно просто. Все послушницы от мирских имен отказываются, зовутся, как матушка Ефросинья прикажет. У тебя совсем чудно́е имя. Не православное [4] Агата – в православной традиции Агафья; женское имя греческого происхождения (восходит к древне-греческому ἀγαθός (agathos), означающему «хороший, добрый») . Значит, и в миру тебя звали чудно́. Поэтому и спрашиваю. Интересно ведь…

– Ничего интересного. У тебя имя еще интереснее: Млада. – Карина, наклонившись, достала несколько рубашек, принялась отжимать. Покосившись на напарницу, бросила: – Ты так и будешь трепаться или поможешь?

– Пожалуешься? – девушка не шевелилась. Только теперь яркие, будто весеннее небо, глаза, искрились от настороженного удивления.

Карина вздохнула, снова вернулась к своему занятию:

– Дура ты… Сама знаешь, отречение от мирского – часть послушания. А ты меня во грех вгоняешь своими расспросами. Не хорошо. Я тебе о твоем имени не спрашиваю ведь, вот и ты не спрашивай.

Млада пожала плечами:

– А чего тут говорить, в этом тайны нет. Имя настоящее, мамой-папой данное…

Карина покосилась на нее подозрительно, но новых вопросов не задала.

Любопытная напарница соскользнула с пригорка, приблизилась к кромке воды. Подобрав длинную юбку и закрепив подол на поясе, подтянула к себе небольшое полотенце-рушник с вышивкой по краю. Скрутила ткань, наблюдая, как прозрачная вода возвращается в реку. Добавила примирительно:

– Почему сразу дура? У всего есть прошлое. У тебя. У этого ручья… Прошлое идет за нами, как его ни назови, не отпускает.

– Потому что болтаешь много. – Карина пожала плечами, вздохнула, но сказанное Младой засело под сердцем.

Девушка какое-то время полоскала белье. Покосившись на напарницу, все-таки спросила:

– А отчего у тебя мирское имя осталось? Конечно, странно, что без иноческого обряда, без батюшки матушка Ефросинья имена присваивает… Я читала, что послушницы – это еще не монахини, со своим именем живут. Или, как говорится, со своим уставом в чужой монастырь не…

Млада перебила Карину:

– А у меня обет такой.

– Ясно. – Карина закусила губу.

Отжав несколько рубашек, расправила их и резко встряхнула, расправляя складки. Влажное белье выбросило веер мелких брызг, засверкавших золотом в весеннем солнце.

– А в чем же тогда твой обет? – не выдержала, спросила.

Млада фыркнула:

– Кто-то говорил, что следует послушанию и любопытный нос не в свои дела не сует… – Посмотрев на девушку, примирительно отозвалась: – Ладно уж, скажу.

Оглядевшись по сторонам, наклонилась к Карине, одновременно вытягивая из-за пазухи тонкий шнур. Разжав ладонь, сунула Карине под нос болтающееся на нем обручальное кольцо.

– Видишь?

Темноволосая кивнула, затаила дыхание. Млада распрямилась, спрятала украшение обратно.

– Имя мое – мой крест. Я ж уголовница, Агата, воровка. Сюда мужем на исправление прислана.

– Мужем? Это ж сколько тебе лет? – Карина недоверчиво нахмурилась.

Млада посмотрела свысока:

– Двадцать два. Не веришь?.. А на сколько тяну?

Девушка растерялась.

– Ну, не знаю. Я думала, тебе лет шестнадцать…

Млада присвистнула. Отжав еще несколько вещей, с размаху бросила их в корзину.

– А это у меня кровь такая. И мать такая, и тетка, и бабушка, говорят, в свои шестьдесят на сорок тянула… Кровь цыганская. Мое проклятье, – девушка закусила губу. – Все, что плохо лежит, к себе прибираю. Особенно золотишко. И колечко это, – она кивнула себе за спину, – из ворованного золота сплавлено.

Она остро глянула на Карину, прищурилась. Та задумчиво перекладывала вещи в корзине, молчала.

– И чего тебя сюда, насильно привезли?

– Ну, отчего насильно?.. Муж сказал: или сюда, или в тюрьму. Я, видишь ли, у золовки, ну, у его сестры то есть, кое-чего взяла, – девушка вздохнула, – Выпрямившись, уперла кулаки в тощие бока: – Не выдержала. Бес попутал, однозначно. Сколько раз я эту чертову заколку на ней видела, сколько раз в руках держала, ни одна крамольная мысль не пошевелилась. А тут в гости к ним приехали… А у них дом богатый… Муж ее в администрации работает, сама понимаешь… Ну вот, приезжаем, я в дом первой вхожу, мой Гриша у машины замешкался, сигареты искал. И вот захожу и вижу, как золовка буфет запирает… И, заметив меня, аж побелела вся, съежилась… и так бочком-бочком – в кухню. Спряталась. И до того меня злость и обида взяла, что…

Девушка махнула рукой.

– Ну так если ты воровала, наверно, естественно, что люди ценности перед твоим появлением припрятывали, нет?

– Вот! В самый корень смотришь! Я ж до того раза никогда ничего чужого и не брала. Но разве кого убедишь, раз цыганка – значит, воровка. А тут, как увидела, что эта стерва свое шмотье прячет от меня, так и взыграло во мне. Увидела на столике заколку для волос, обычная побрякушка, думала. А она антикварная оказалась.

Она опустилась на корточки, подняла с берега камушек и со злостью запустила в воду – камень, скользнув по темной поверхности, как капля по раскаленной сковороде, долетел до середины реки и, булькнув, утонул.

– Золовка сразу на меня показала. Муж мой, Гришка, красный весь, как рак, взял мою сумочку, вытряхнул косметику мою, платочки бумажные, мусор всякий вроде транспортной карты… и заколку эту.

Они помолчали.

– Да-а, – протянула Карина. – Неприятная ситуация…

Млада кивнула.

– Гриша сказал, что или я сюда, к Ефросинье, на исправление и замаливание грехов, или разводится со мной… Ох, наревелась я тогда. От обиды. От глупости своей… – Девушка вздохнула.