Наталья Струтинская - Не нарушая тишины

– Спасибо… – сказал он мне едва слышно.

Я кивнула, принимая благодарность. Парнишку звали Володей Мещерским. В классе он был одним из тех, кто подвергался насмешкам и даже насилию. Тихий, молчаливый, сообразительный, он был слабо развит физически, никогда ни с кем не вступал в спор и никогда не отвечал на выпады. Мне всегда было жаль его: этот мальчик пробуждал во мне какое-то материнское стремление защитить. И я защищала его, защищала открыто, с вызовом, не страшась риска впасть в опалу.

В шестнадцать лет Мещерский признался мне в любви – так чисто и искренне, что это его признание даже зацепилось за мою память и стало подобием примера того, как звучат слова настоящей любви. Признание это сделалось шаблоном, на который наложились многие и многие другие. С того дня прошло семнадцать лет. О Мещерском я почти не вспоминала.

Он стал мне сниться в последние пару лет. Почти каждую ночь я видела во сне его: ему шестнадцать, темноволосый, длиннорукий, худощавый. Он говорил со мной, смотрел на меня; я слушала, касалась его невзначай. Событий снов я не запоминала, а только помнила его – Володю Мещерского и его любовь, бывшую фантомом.

Я любила многих мужчин. Любила с той животной страстью, которую только может пробудить в женщине горячее мужское тело, уверенные прикосновения, губы и жесткая щетина, которая обрамляет их. Я любила со всей самоотдачей, которую могла найти в себе. И я упивалась тем ответом, который встречала, – таким же страстным, пылким, лишенным всякой застенчивости, цинично откровенным.

Я не была моралисткой, – я была из тех женщин, которые ищут, увлеченно и самозабвенно ищут путь к устройству своей жизни, успешному, счастливому устройству, благополучному и обеспеченному. Я не была меркантильна – я была влюбчива, но любила я только тех мужчин, которые были сильны духом, смелы, красивы. Я любила в них то, что могла видеть, а о том, чего видеть я не могла, я не размышляла, а потому жизнь моя пестрила встречами и разлуками, а моя сестра была полна неодобрения – я, по ее мнению, была распутна. Но я долгое время не знала об этом своем определении, данном мне сестрой. И обществом.

В юности я составила негласный список целей, которые я непременно должна была воплотить в жизнь: я хотела уехать из этого провинциального городка, я хотела быть желанной и я хотела иметь все то, что я могла желать.

С главврачом военного госпиталя Алексеем Климовым я познакомилась накануне нового года. Ему было почти сорок лет. Широкоплечий, темноволосый, с крупными скулами, тонкими губами и высоким лбом, он не был красив красотой классической, но был красив красотой мужской, грубой, статной. Сердце мое забилось в первое же мгновение нашей встречи и больше уже биения своего не унимало.

Климов был старым другом главврача нашей районной больницы и, приехав на несколько дней в родной город, зашел в нашу больницу, чтобы навестить приятеля. Я закончила дежурство и задержалась, разговорившись с одной медсестричкой. Проходя мимо нас, Климов поздоровался и уточнил у нас номер кабинета главврача.

Климов обратил свой взгляд на меня, и мне страстно захотелось завоевать этот взгляд – прямой, притягательный, острый.

Разговор между нами завязался не сразу, а только спустя почти полтора часа, которые я провела в ожидании Климова. Вновь встретились мы у зеркал в холле первого этажа, разговор наш был непродолжителен и краток, но плодом его был номер телефона на клочке бумаги, который я дала Климову.

Климов позвонил мне в обед следующего дня и предложил встретиться – я ответила согласием. Случилось наше свидание в небольшом местном ресторанчике. Я была обаятельна в своем кремовом атласном платье, Климов – серьезен и лаконичен в речах. После ужина мы съездили к реке, причал на которой был тускло освещен, совершили недолгий променад, а после Климов отвез меня в общежитие, в котором я в то время жила.

Мне не пришлось долго прокручивать в памяти сцену нашего страстного прощания, исполненного упоительных прикосновений и сладостных вздохов. Сцена эта повторилась уже через несколько дней, но кончилась она не прощальным автомобильным гудком, а рассветом, который был наполнен ароматом хорошего мужского парфюма. Наша первая ночь случилась быстро, она была прекрасна, она утвердила меня в той мысли, что Алексей Климов должен стать моим.

Я точно знала, что не могла упустить Климова, не могла позволить ему отказаться от меня, оставить меня, не могла и я добровольно отказаться от него – слишком хорош был он, слишком крепко я была в него влюблена.

И Климов был со мною, любил меня страстно, временами грубо, иногда ласково, но я знала, что он со мной мыслью и чувствами, что он со мной твердо, и я даже была как будто уверена в том, что он со мной до самой весны.

Я чувствовала себя счастливой. Я любила и была любима тем, кого любила, и мне казалось, что я нашла то, что искала, – путь к успешному устройству своей жизни, путь к счастью.

На отчаянный лай собаки не обращал внимания никто из собравшихся у сгоревшего дома. Зевак было много – не каждый день горят дома на улице. Кроме того, дом Кедрина знали все – мрачный, заброшенный, он порождал множество измышлений, однако все они считались сущей выдумкой. Когда же ко мне и Ирине подошел полицейский и попросил нас пройти вместе с ним на задний двор, где он подвел нас к вырытой в земле яме, у которой собрались полицейские и громко лаяла служебная собака, он показал нам то, что в дальнейшем возбудило такое множество легенд, которых дом Кедриных не знал никогда. И теперь измышления эти уже не считались откровенной выдумкой, а являлись плодом того, что было подлинно страшней бесплотных привидений.

Яма располагалась у самого забора под кустами малины. Это был самый дальний угол просторного участка – он всегда был сокрыт густыми кустами, малинником, клонившимися к земле ветвями яблони и травой, которая даже зимой выглядывала из-под сугробов. Собака разрыла землю, вырвав из нее с корнями траву, и представила взору собравшихся целую груду мохнатых трупов.

– Вероятно, кошачьи, – заметил полицейский. – Вы хоронили здесь домашних животных?

– У нас никогда не было домашних животных, – сказала я, как и Ирина шокированная увиденным, однако не утратившая самообладания. – Как их много!..

– Целое захоронение, – хмыкнул полицейский. – Любопытно…

Их словно разрывали на части – костей было так много, будто яма на три метра вглубь и на три по диаметру была заполнена разложившимися трупами животных. Слух об этой страшной находке разлетелся так скоро, словно весь город в то утро видел эту яму и кости, белевшие в черной земле.