Наталья Струтинская - Не нарушая тишины

Мы в недоумении стояли над ямой и смотрели на ее страшное содержимое; Ирина первой отвернулась, прижалась к моему плечу и горько, с придыханием расплакалась. Я обняла сестру, однако взгляда от ямы не отвела, – я смотрела на нее, смотрела прямо, решительно, а слез в моих глазах уже не было.

– Где вы были в ночь пожара? – спросил меня следователь.

– Ночевала у друга. – Я отвечала сухо, твердо. – Дом долгое время пустовал, – добавила я, – на участке сажали картошку соседи. Возможно, кому-то пришлось не по душе то, что в дом вернулись хозяева…

– Вы подозреваете кого-то из соседей?

– Нет. Но люди у нас злые.

Следователь чему-то кивнул и спросил, скрестив замком пальцы:

– Значит, вы не предполагаете, кто мог совершить поджег?

– Не предполагаю.

– А трупы животных?

Я помедлила.

– Я не знаю, откуда они там, – ответила я. – На территорию легко попасть, кто угодно мог их там закопать.

Следователь снова кивнул.

– Мы с вами свяжемся, – сказал он, дав понять, что допрос окончен.

Ирина ждала за дверью. Ей еще предстоял разговор со следователем. Я не стала подходить к ней, а только бросила на нее беглый взгляд. Не проронив ни слова, я двинулась к выходу.

Мне не о чем было говорить с сестрой. Номер ее телефона я узнала у соседки, с которой она когда-то общалась. При виде меня ни один мускул не дрогнул в лице Ирины. Все, чем мы одарили друг друга при встрече, – пара беглых касаний и взглядов, не адресованных друг другу. Мы были чужими. Когда-то я старалась поддерживать связь с Ириной, но однажды она попросила меня больше ей не звонить, потому как, по ее словам, у нее растут две дочери, на которых я могла в дальнейшем оказать негативное влияние.

– Ты распутная женщина, – сказала она мне. – Честно говоря, мне противно слушать тебя. Все, что ты рассказываешь, так грязно… Пошло…

Я была искренне поражена услышанным.

– Что ты такое говоришь?.. – воскликнула я. – Я звоню тебе, чтобы…

– Больше не звони, – прервала меня Ирина. – Конечно, если случится беда…

И я больше не искала связи с Ириной до самого дня пожара. Определение, данное мне сестрой, я долгое время считала плевком в мою измученную душу. За что? Я говорила Ирине об отношениях с Климовым, о своих скитаниях, о той трагедии, которая разворачивалась в моей жизни, а Ирина, унаследовавшая от матери крупицу фанатичной набожности, оттолкнула меня, отреклась от меня тогда, когда я была совсем одна и нуждалась в поддержке.

Поступок Ирины накрыл шторм последовавших затем событий, и во мне зародилась крепкая обида по отношению к сестре, а сказанные ею слова жгли сердце.

Теперь я держу ответ. Я стою на границе, на самом краю пропасти, и страшусь скорой встречи с Тем, Кто ждет меня там, в самом сердце этой необъятной тьмы.

Первый год отношений с Климовым был для меня фееричен, увлекателен и мирен. Споров между нами почти не было, а были между нами мир и взаимопонимание. О том рассказывала я сестре. Ирина всегда встречала меня радушно и всегда со всем вниманием слушала мои рассказы, изредка только вставляя слово в мой монолог. Ее жизнь тоже была мирна и проникнута любовью, так что она выказывала мне понимание и участие в моем счастье.

Затем наступили шесть долгих лет, в продолжение которых я называла себя женой, а Климова считала своим мужем. До меня Климов уже был женат, детей у него не было. Жениться во второй раз он не торопился, а я на том не настаивала.

Я знала о неверности Климова. Впервые я ощутила эту ни с чем не сравнимую холодность его по отношению ко мне на втором году нашей совместной жизни. Холодность эта током пронзила мое тело, но я знала, что удержать его я не смогу.

Женщину можно взять силой. Женщину можно покорить. Женщину можно заставить полюбить. Мужчину же заставить любить себя невозможно – можно только соблазнить. Ненадолго. Он либо любит, любую, либо нет. Женщина любит за отношение к себе, а мужчина просто любит, необъяснимо и ни за что.

И я соблазнила его – Климов был со мной, был пылок ко мне, ночи наши были полны страсти и самозабвения. Он брал меня пылко, с азартом охотника.

Так было, пока я ему не открылась и пока он не узнал обо мне все то, что ему было во мне интересно.

Еще какое-то время я старалась поддержать в нем эту искру интереса, предлагая ему себя так, как затравленная и когда-то искусная шлюха предлагает себя случайному путнику. Но фитиль догорал – пламя страсти угасало, и я становилась бессильна. Наша близость случалась все реже и была скорее необходимостью, чем волей.

Шесть долгих лет последовали за этим первым фееричным годом, два выкидыша и те действия, за которые моя сестра нарекла меня распутной. Когда прервалась моя вторая беременность и врач приговорил меня к хроническому невынашиванию, мне было двадцать три года. В том возрасте я еще не думала о детях как о единственно возможной реализации женского начала и не считала большой трагедией невозможность иметь ребенка, однако произошедшее накрыло меня, словно ледяная волна, – жгучий холод пронзил душу и поселился в сердце, поддерживаемый изменами Климова.

И я стала искать возможность заглушить ощущение этого холода, усмирить жгучую боль, которую причиняли мне его оковы. И за выбранный мною путь Ирина отреклась от меня.

Каждому из нас кажется, что смерть не коснется нас. Кто-то где-то умирает, но не мы. Умирают избранные, те, кому не повезло. А что мы?

Мы другие. Мы вечны. У нас свои законы, и кажется, что час расплаты – это тот бумеранг, который ударяет в лоб, когда сделал что-то не так. Верим, как дети, что ответ будем держать здесь, по эту сторону стены, или вовсе сбежим от ответа.

Побег – вся жизнь: то вперед без оглядки, то не глядя под ноги, вперив взгляд свой назад.

Известны вечные догматы, известен смысл, а все равно обращаешься к бессмыслице, отчаянно ища в ней истину. Раз за разом сочиняешь дешевую прозу и ожидаешь получить в итоге изысканную сказку. И удивляешься, почему не вышло, – у кого-то ведь получается сделать из фекалий сладкий пирог…

И, продолжая следовать этой предложенной нам бессмыслице, я ступила на первую ступень лестницы, которая привела меня на ту железнодорожную платформу, где оборвалась моя жизнь.

На момент возгорания в доме уже были почти завершены ремонтные работы – пожар уничтожил все. Деньги, вложенные мной в реконструкцию дома, к слову, волновали меня меньше, чем сгоревшая в пожаре цель – поднять из руин то, что было брошено и оставлено гнить под дождями и палящим солнцем. Поднять отца из могилы возможным не представлялось, хотя я страстно этого желала, но отстроить дом я могла. Мы бросили отца, доживавшего последние дни в одиночестве, оставили дом, так и не придя к разумному заключению в отношении него, а теперь все сгорело – прошлое, настоящее, а будущее было наполнено дымом и смрадом пожара, и было не разглядеть даже его очертаний – перед глазами стояли одни руины и пепел, разносимый слабым ветром.