Данил Ечевский - Бардо

На самом деле деньги есть. Просто Роман заранее решил приберечь. На потом. Но какой смысл в потом? Какой смысл в завтра, если сегодня нельзя выпить? Нога уже просится пойти за новой банкой пива, но тело не подчиняется зову. Каждый раз замирает на месте. Боится споткнуться, утонуть, захлебнуться, зацепиться за чужую ногу. Уставшие после рабочего дня Романовы части не клеятся. Поролоновые ноги надламываются. Норовят припасть к полу. Роман боится упасть, ноги – заблудиться в людях. Те хороводят вокруг него лесной пожар. А потому он откладывает, откладывает и откладывает поход за новой трезво-прохладно-волшебно-невероятной баночкой пива. Он уже сутки не спал. Ему хорошо. Ему безгранично. И каждый раз, когда Роман поднимает глаза, ему мерещится всякое.

Будто пространство вокруг бесконечно. И темно-бетонные стены не прячутся где-то там в глубине. Нет. Все эти люди. И Роман среди них. Все они визжат в туманном облаке радости. Посреди пустоты. Стенки облака не дают людям упасть. В то время как пропасть – повсюду: и сверху, и снизу, и сбоку. А этот пузырь или стеклянный шар, подобный тем, что дарят на Рождество, обклеен, облеплен со всех сторон невидимой коркой. Густой копотью. За почти незримыми стенками аквариума: безграничное ничего. Нечеловеческий, бесчеловечный космос.

Может, все-таки пойти и взять еще? Роман встает с нагретого наслаждения. Покидает зацеловавшую его медом сладкую атмосферу. Подергивающиеся волны людей расплескиваются. Роман подплывает еще ближе к сцене. К ее правому берегу, что возле колонки. Музыка толкает и топчет перепонки. Стоит слегка повернуться и он под наркозом гипноза. Тело вновь вязнет в пластмассе. Душно-прокуренный задушевнейший воздух. Подставляет ладони со всех сторон, обцеловывает. Нет. Достаточно. Хватит и этого. Рука потряхивает баночку. Да там еще половина! Или кажется? Потяжелела. Рука или баночка. Обмякла. Роман стоит возле сцены. Она далеко, как нос. Она близка, как созвездия. Поет надрывающаяся истерика голоса. Артист вползает внутрь Романа. Дырявит сердце. Вливает туда алкоголь. Сладкая грусть-аскорбинка тает на языке. Как он поет…

За каждым жестом, каждой эмоцией, за каждым рывком губ. Его грусть рвет себя на окровавленные куски мяса, но вместе с тем живые, такие цветущие мгновением, такие счастливые куски. Такое грустное счастье. Грустное-грустное… но бескрайне счастливое «сейчас». Этот миг. Это внутренний миг. Счастье – которое есть первое и последнее мгновение счастья на Земле. И кроме него – ничего. Только банка пива, которую Роман заносит над головой. Жмет к губам и выхлебывает до конца. Последний куплет песни. И она.

Она стоит перед Романом. Ее тело волнится, как флаг и как рыба. Ее душа пляшет и плачет. Сердце стиснуло зубы. Взгляд прилип. Не к артисту. Ее волосы.. светлые.. цвета несбыточных грез, растворенных в лиловых оттенках света прожекторов. Волосы взлетают, бушуются и порхают, ниспадая на лицо Романа. Ее руки – тонкие струйки – тянутся вверх и тихо волнуются над головами. Если бы и мир был слеплен этими женскими, ранимыми, чувственными руками, был бы он лучше? Не знаю.

Роман кружится в музыке. Роман поется в песне. Точно во сне. Он на вершине, но что-то не так. Чего-то не хватает. И без этого нечто, все – ничего. Обнять ее – единственное, о чем он мечтает. Нерешительность изводит и истощает. "Стыдно" не дает перевести дыхание. Но "Вдруг она откажет?" оказывается слабее голода по телу другого. Роман застывает. Миг. Он никогда не жил. Никогда прежде. Он один. Он застыл. Он хочет вдвоем. Он живет лишь сегодня. Дороги назад стерты. Он осторожно припадает к ее уху:

– Скажи, ты одна?

Все ушло. Рев колонок поблек. Есть только ее ответ:

– Да.

– Прости, это, наверно, покажется странным, но.. Можно я тебя обниму? Если я не.. Я просто очень хочу кого-нибудь обнять. Для меня это очень важно. Вопрос жизни и смерти.

Где-то по ту сторону всего, что было, что будет, что есть, Господь лижет этот невинный момент. Он шепчет миру: "Ну ты же видишь, как она нравится ему? Отдай. Пусть."

Ответом на ответ – ответ:

– Обними.

«О высокородный, настал твой час искать Путь в реальности. Твое дыхание вот-вот остановится. Твой гуру уже подготовил тебя к встрече лицом к лицу с Ясным Светом, и теперь тебе предстоит испытать его в реальности в состоянии Бардо, где все вещи подобны пустому и безоблачному небу, а обнаженный, незамутненный разум подобен прозрачному вакууму, не имеющему ни границ, ни центра. В сей момент познай себя и пребывай в этом состоянии. Я тоже сейчас готовлю тебя к встрече с ним».

Бардо Тхёдол. Тибетская Книга Мертвых.

Руки не верят. Не веря, оплетают трогательной дугой талию Веры. Смыкаясь, целуются внизу живота. Романовы пальцы трясутся. Веры нет дома. Он уверен. Не уверен ни в чем. Где же она? Она обязательно, обязательно открыла бы ему, будь это иначе. Иначе. Будь все иначе. Всё, будь иначе. И все же, что если?

Иногда, чтобы помочь себе, нужно помочь другому. Преступление – лишать возможности помочь. Согласие на помощь – это тоже помощь. За что она так со мной?

Человек всегда проходит больше, чем может. Роман даже не представляет, сколько предстоит идти без сил. Пока только до соседней квартиры. Но это пока.

Пока. Прощая, прощай. До свидания. Тук-тук. Здравствуйте. Романов взгляд уперся в дверь соседки. По соседству с соседней дверью. Серая обивка конфеты, седая начинка. Со всех сторон подъезд. Обтекает Романа плотной жижей. Краска пузырится и морщится болезненными наростами. Вздуто-бледные пузыри на потолке. Один за другим. Как громадные прыщи. Вот особенно выпуклый. Вывален внутренностями наружу, как липкое объемное пузо навозного жука, повисшего над сметённой головой Романа.

Подъезд будто болен. Бычки и пустые стеклянные бутылки. Ракушки на заблеванном берегу. Здесь никогда не тихо. Шепчут голоса и крики отовсюду. Наркоманский говор, не попадающий зуб на зуб и ищущий новой дозы. Гостеприимный домашний притон. Теплый навоз. Горячий недовоздух.

Спертые коридоры. В желудке червя. Прямоугольные канализационные трубы. Улыбаются хмельной ухмылкой заплывшие стены. Как пьяные чернорабочие. С наотмашь размазюканными толстым слоем потекшими красками. Разных цветов. Слой за слоем. Инвалидный свет пары лампочек. Каждая – в своей петле. Сброшены с потолка на проводах. Краски, как бензин в лужной жиже. Оттенки, тени и блики глубокого ночного кошмара. Сухой воздух насквозь промок кошачьей мочой. Кружится Романова голова.

Уперт в дверь старухи. Мысли никак не собираются, а руки не успокаиваются. Роман не хочет, чтобы голос дрожал, когда откроется рот. Нужно выглядеть спокойным, хотя бы выглядеть. Спокойно. Он ныряет в слова телевизора, орущего по ту сторону двери. Орущего на старуху. Пытается, тает. Переключиться. Но мозг – не пульт. Россия двадцать четыре. Новости. Свежачок. Спецвыпуск. Тук-тук.