Данил Ечевский - Бардо

Бардо Тхёдол. Тибетская Книга Мертвых.

– Обними.

Колонки гладят перепонки, оглушают чувства. Но чувства сильнее всего. Ножи наружу. Романово тело не верит. Вера не верит. Романовы руки боятся к ней прикоснуться. Но он уже прижимает к себе эту хрупкость. Ее волосы прямо возле носа. Нос стремится быть в них. Роман больше не в силах бороться с собой. Он зарывается в волосы. Ее запах сводит с ума его ноздри.

И как опьяненный..

уже опьяненный..

и даже больше,

чем самое большее..

Он дышит ею и не дышит легкими. Он захлебывается, но пьет больше, чем позволяет глотка. Посреди страшно-холодного моря Романовы руки нашли твердый кусочек теплой земли, который не тонет почему-то. Почему же? Ведь тонет все, даже вода однажды тонет. И смерть умирает однажды.

Романовой пустыне больше не холодно, не одиноко. Ему уютно в ее, так уютно в ее.. и тепло. Он хотел бы остаться навечно в ее. Романовы глаза еще даже не видели ее, но любят ее.

Из сосуда в сосуд. Из одного в другого. Осторожная, тихая, жестокая, она уже здесь, она правит. Где она? Невидима. Невидимая невидимка с пуповиной длиннее мирка. Проворнее выдры. Любовь приходит и похищает самих себя у влюбленных.

Смесь. Перемешиваться, сливаться, склеиваться, тихо покачиваться в толпе. В толпе. В толпе. В толпе. Песня поется. Всегда и везде поется. Обо всем на свете поется. Об одном и том же поется каждая песня. Об одном и том же – всё.

– Спасибо!

Артист прощается с голосом на сегодня. Толпа удивляется уходу, о котором все знали заранее.

– Мы вас любим! Мы любим вас! Мы любим!

Группа сходит со сцены под впивание глаз и гремучки рук. Многое множество тянется тянучкой по тянучке. Змеей с множеством лиц к выходу. Романова рука проводит Верину руку сквозь душные спины на воздух из клуба.

Сигареты. Дым на небе. Яд в клыках красок и маек. Неприкрытые части. Змеистые линии. Палитры и мысли вкраплены каждому в кожу. Татуировки. Толпа расфасована. Мелкие группы. По блуду на блуд перед буднями. По несколько граммов на метр. Разговоры ведутся о том, что же дальше. Ведь ночь эта лишь начинается.

Мимо льются автомобили. Лунный свет раздевает лица обоих. Они стоят в стороне. Друг в друга. Глядя и замирая. Глаза в глаза. Нерешительно и отводя. Вера впервые видит его. Он – ее. Она красива. Он.

– Можно я тебя поцелую?

Ее щеки принимают душ под душными взорами. Увлажняются влажными чувствами. Смущенность. Смущен, она смущена. Ласково посмеиваясь, заигрывается игра:

– Иначе умрешь?

– Иначе умру.

– Угу.

Улыбается.

– Кто же об этом вот так вот спраши…?

Она не успевает. Поцелуй заставляет слова замолчать. Губы к губам. Губы дрожат. Она нежно толкает Романову грудь, чтобы сделать вдох поглубже. И снова, по новой, в него. Поцелуй в поцелуй. Он – в нее. Он ревет на лавочке посреди ничего.

Тело к телу. Это не дело. Ее ножки тонкими струйками тянутся вверх. На носочки. На ладони у ночи. Ночь веет, ночь бредет прохладой. Смело и нагло. Тихо протискивается между телами – ветер.

Романо-тело теплеет, розовея, и чувствует, как тепла ее кожа. Обнажая поясницу, живот, коротенький топ позволяет Роману прильнуть, погладить мягкую талию. Не надо. Невинно и нежно, как масло. Это нечто из сказки и почек цветущих деревьев. Медовой прослойкой под кожей у ветра. Не веря, он верит.

В варенье из Веры и безвременье из пары минут. Еще пару минут. Счастье на ножках из крохотных крошек радости. Покрошись еще краткими короткостями, печенье. Не укрывайся кротом в почве. Прошу, подожди пару минут, море. Отщепи ему еще пару пресных минут до соли в глазах и горле. Бездна под лавочкой и горе.

Романовы руки хватают Верину спину за дрожь. Сглаживают в штиль нож. Жмут к себе сильнее. Они не знают ничего друг о друге, но уже понимают, что не смогут вынести друг-без-друга. Им так хорошо. Так хорошо, как хорошо не бывает.

Едва взглянувшее на свет внезапное счастье не успело обрезать пуповину. Оно уже бежит любить и кататься на каруселях. Пуповина обязательно вернет его на место. В липкий живот, в жидкое рождение. Их счастье еще слишком молодо, чтобы прожить долгую жизнь. Жизнь стариков. Роман замечает, что их губы смачивает что-то соленое. В их поцелуй вмешиваются слезы.

– Ты плачешь?

– Нет, нет, просто…

– Что-то случилось?

– Ничего.. Это я.. Прости. Мне нужно идти.

Вмиг угасает миг. В мире вновь замерзло все тепло. Он не понимает.

– Но почему? Я что-то сделал не так?

– Ничего. Ты все сделал правильно, это я.. Мне просто, просто нужно идти.

Роман аккуратно берет ее за руку, но Верина рука вырывается, хочет ускользнуть, ускользает.

– Постой, постой!

Роман потрошит карманы джинсов ножами пальцев. Билет!

– Погоди! Подожди немного!

Он догоняет Веру и втискивает свой билет в ее сухую, как дождь, ладонь.

– Вот. На нем есть мой номер. Прошу, позвони мне.

Вера ничего не отвечает.

нет времени на пустяки.

нет слов на главное.

ничего

ни для чего

не хватает.

она лишь еще раз проникает

в его ночные глаза

и

уходит.

«О высокородный, то, что называют смертью, сейчас приходит к тебе, и посему прими такое решение: “О, настал мой смертный час. Обратив смерть себе во благо, я буду действовать так, дабы обрести совершенное состояние будды, ради всех чувствующих существ, населяющих безграничное пространство небес, укрепившись любовью и состраданием к ним и направив все мои усилия на достижение Абсолютного Совершенства».

Бардо Тхёдол. Тибетская Книга Мертвых.

Она обязательно придет. На улице холодно. Ночь. Теперь, когда его сидящее на лавочке сердце забилось медленнее, Роман заметил лед. Легкий летний ледник в океане осеннего воздуха. Паранойя никуда не ушла. Паранойя просит пациента плестись на свет. Она смешалась в коктейле с надеждой. Укрылась в тонкой дрожащей одежде.

Шизофреник-замочек на куртке трясется. Бедный бледный бегунок, он так же расстроен, как и хозяин. Замочку на куртке тоже тревожно. И вся застежка – змеистая молния, сцепленный, как шахматы, рот. Звеньями, зубьями – эта молния так похожа на Романовы зубы. Зуб на зуб. Ряд клыков. Зуб на зуб не попадает. Когда Романовы зубы стучат и нервно смыкаются. Затем размыкаются. Как бы не подавиться, глотая голыми горлами воздух так сильно. Роман решил ждать Веру здесь. Где бы она ни была, Вера должна вернуться домой.

Двор сгущается над Романом. Жуткий человейник обставил со всех сторон. С одной из крыш на него глазеет ненавистное: “ДомСтройУжасБизнесИнвест”. А бывают и больше. Крупно повезло. Двадцать пять с половиной миллиардов этажей. Триллионы окон. Десятки триллионов душ. Этот не такой. Поменьше. ЖК “ПростиДом”. Элитный.