Кей Хупер - Послание из ада (Одержимая)

– Очевидно, от слова «эмпатия», – догадалась Холлис. – Если не ошибаюсь, эмпатия – это умение чувствовать чужую боль как свою. Но ведь ты не просто чувствуешь, ты берешь часть боли себе и облегчаешь страдания других, правда?

– Если могу.

Теперь уже пальцы Холлис стиснули руку Мэгги.

– Если бы я знала раньше, Мег, я бы ни за что не стала с тобой разговаривать! Я не хотела, чтобы ты страдала!

– Не сомневаюсь, – ответила Мэгги. – Именно поэтому я ничего тебе не сказала.

– Прости меня, если можешь!

– Тут не за что прощать. Это моя работа, мой долг и мое предназначение.

– Страдания – твое предназначение?

– Не страдания. Сопереживание. Эмпатия. – Мэгги вздохнула и слегка пожала пальцы Холлис. – Не думай об этом, ладно? Лучше расскажи мне об Энни и о том, что она тебе говорила. Ведь ты позвала меня из-за нее?

– Да. Она хотела, чтобы я тебе кое-что передала. Кстати, это она велела мне сказать полиции, что я буду говорить только с тобой, но не объяснила почему. До этого я никогда о тебе не слышала.

– А я-то гадала, как ты обо мне узнала! Мое полицейское начальство предпочитает обо мне не распространяться.

– Мне сказала Энни. А несколько часов назад она снова заговорила со мной и умоляла меня ей помочь.

– Помочь в чем?

– Она просила вызвать тебя сюда и сказать…

– Сказать что?

– Следующей жертвой должна быть ты!

Джон ждал Мэгги там же, где и в прошлый раз, в коридоре, где находилась палата Холлис Темплтон. На этаже – как, впрочем, и во всей больнице в этот поздний час – было тихо, и ничто не отвлекало его от размышлений.

Но сегодня Джон хотел, чтобы кто-то ему помешал.

По идее, он должен был испытывать облегчение от того, что оказался прав и что его сестра не покончила с собой, как считала полиция. С другой стороны, никаких доказательств у него по-прежнему не было. Джону совершенно нечего было предъявить Энди и копам. Да и для него самого вопрос упирался в то, верит он Мэгги или нет.

Верить хотелось. Он почти убедил себя, что Мэгги действительно может знать, чувствовать недоступное абсолютному большинству людей. Но весь его опыт, весь его здравый смысл, на который Джон привык опираться, справляясь с той или иной запутанной проблемой, восставал против этого самым решительным образом. То, о чем рассказала ему Мэгги, казалось невероятным, невозможным, но стоило ему засомневаться, как он вспоминал все, что видел своими собственными глазами: ее острую физическую и эмоциональную реакцию на те места, где происходило насилие или жестокость; страдания, которые Мэгги испытывала вместе с жертвами, пытаясь помочь.

Кроме того, он сам видел картину. Джон был совершенно уверен, что на ней нарисована Тара Джемисон, зверски замученная и убитая сексуальным маньяком. Вместе с тем у него в голове никак не укладывалось, что Мэгги написала ее до того, как Тара была похищена, а главное – он никак не мог представить себе состояние, в котором пребывала Мэгги, работая над ней. Чтобы нарисовать так, нужно было самому быть жертвой.

Или убийцей.

Нет, в том, что ее способность к эмпатии действительно есть нечто реальное, Джон уже не сомневался. С каждой проведенной с ней минутой он все больше убеждался в том, что перед ним человек по своей природе искренний, честный и добрый, но… одержимый. Ее желание помогать другим казалось ему каким-то слишком кармическим, заданным извне, а Джон никогда не верил ни в карму, ни в предопределение.

В конце концов Джон пришел к выводу, что Мэгги не сказала ему ни слова лжи. Что-то в ее голосе, в выражении лица, в ее нежелании рассказывать ему обо всем, что она чувствовала и переживала, убедило его в этом.

Ну и что же дальше?

Во-первых, в смерти Кристины виноват вполне конкретный человек, который хладнокровно застрелил его сестру в ее собственной квартире. При этом не исключено, что убийца и насильник одно и то же лицо.

Во-вторых, Квентин действительно может видеть будущие события.

В-третьих, подонок, за которым они все гонялись в надежде как можно скорее отправить его за решетку, – зверь в человеческом облике, калечивший, насиловавший и убивавший женщин по какому-то своему капризу, рационально истолковать который не в силах был ни один здравомыслящий человек, – уже жил в Сиэтле раньше.

И убивал.

Господи, что же ему теперь делать со всем этим знанием?

Всю жизнь Джон верил только в то, что мог пощупать, к чему мог прикоснуться руками, – в то, что он считал реальностью. Он никогда не был верующим и считал религию систематизированным собранием предрассудков и бессмысленных обрядов. Что касалось так называемых паранормальных способностей, то к ним Джон относился с откровенным презрением, полагая ясновидение, гадание на картах, чтение мыслей и разговоры с загробным миром корыстной выдумкой кучки бездельников, боящихся замарать руки настоящей работой.

И теперь, столкнувшись с паранормальным, что называется, лицом к лицу, Джон отнюдь не был поколеблен в своих убеждениях. Потрясло его совершенно иное. Как, оказывается, мало знает он о том, что такое реальность. Потому что если мир, в котором он живет, допускает существование эмпатов, ясновидящих и кровожадных чудовищ, обладающих способностью возрождаться, чтобы снова и снова мучить свои жертвы, потому, что кто-то когда-то не сумел их вовремя остановить, тогда… тогда реальности его собственной жизни есть не что иное, как дом на песке.

Сознавать это было не слишком приятно, но вместе с тем – интересно и захватывающе. До недавнего времени Джон совершенно искренне считал, что в природе не осталось тайн, во всяком случае, лично для него. Когда он создал свою могущественную финансово-промышленную империю, огромный, доведенный до совершенства механизм, способный функционировать практически самостоятельно, – все честолюбивые цели и задачи, которые Джон когда-то ставил перед собой, оказались достигнуты. Все его мечты сбылись, и жизнь Джона незаметно превратилась в привычное и предсказуемое существование. Джон еще не был готов признаться, что спокойная и размеренная жизнь ему осточертела, но назвать ее скучной он уже мог. Особенно теперь.

Джон уже не помнил, когда в последний раз оказывался в столь сложной, запутанной и… захватывающей ситуации, требовавшей от него мобилизации всех моральных и физических сил и серьезного напряжения ума. Своим умом он когда-то по праву гордился, но он, оказывается, успел изрядно закоснеть, убаюканный годами спокойного бытия.

Только сейчас Джону стало ясно, почему в свое время Квентин пошел работать в ФБР. Джон прекрасно знал, его друг наделен бесшабашным, дерзким, в высшей степени независимым характером, что в сочетании с критическим умом и едким юмором делало его совершенно непригодным к полицейской службе в ее обычном понимании. Квентин пошел в ФБР только потому, что Ной Бишоп потихоньку набирал людей с паранормальными способностями в новое, сверхсекретное подразделение, где Квентин смог найти наилучшее применение своему редкостному таланту, казавшемуся всему остальному миру непонятным, странным и даже пугающим.