Лея Старцева - Серо-Чёрный

– Уважаемый, меня не надо связывать с вашими грязными затеями. Закончим же полемику, скорее! – не сдержался Нил.

– Не стоит гневаться! – принялся накручивать густые усы на палец. – Ищу с холодным сердцем исполнителей, да с трезвым разумом, – резко и неожиданно озадаченность компании сменилась на заинтересованность. – Пред теми, как ты выразился, геройствующими, возьмёшься выступать? Иль плакаться станешь?

Опешив, Нил приоткрыл рот. Никто не смел срамить его. Никто. Так повторял себе ни единожды, посему даже несколько побагровел. Он страшился уронить планку уважения, словно нечто хрупкое в руках, а чувство собственной важности – вымышленное. Можно сделать вывод, что Собакин был чокнут, помешан на себе. Соответственно, очередная насмешка наводила его на жуть, волосы на голове вставали дыбом, а кожа леденела. Подобного нельзя допускать, а то и вправду долго томиться будет, только вовсе не от вида солдат с военными.

Пришлось согласиться – отвечать за слова свои нужно. Настроение его было более чем поникшее, ведь идея с выступлением вплелась так туманно, да и служащие – совсем не привычная аудитория. Глупо полагать, что им захочется слушать веселые композиции, коими переполнен репертуар Нила. Бесспорно, волновался солировать серьезным людям, тем, кто защищает страну, покуда военные действия еще не развернулись в их округе. На деле, в силах он был лишь вытянуть из себя слова благодарности, но не более. Сказать правду о том? Чушь! Никогда не смог бы. Пожав руку предложившему, Собакин печально вздохнул, и далее в разговорах почти не учувствовал. Внутри совсем потерявшись, вовсе не представлял, как придется выкручиваться. Ну, так пусть же льется песня!

Дни ожидания оказались очень даже непростыми. Ничего нового, к чему стоит обратить внимание, не происходило. Не нужно быть ученым, чтоб понять – Нил нисколько не остановился, продолжал кутить всю последующую неделю. На удивление, нынче пил не столько по желанию, сколько по привычке, за компанию. Все чаще молчал, средь веселящихся чувствовал себя мебелью, избегал зрительного контакта. То, как тосковал, в мимике отображалось, да никто из приятелей его, этого не замечал. В грязь лицом упал бы – сразу все потешаться стали, а коли плохо – кому есть дело, тем более, когда они вечно пьяны? Можно подумать, его что-то вразумило, да не так то было. Как был требовательным и избалованным, так и остался, но боялся встретить тет-а-тет тех, о коих говорят более благоприятные вещи. На душе кошки скребли, но в целом, причин Собакин понять к сему не мог. Так вот получилось, ко всему привела гордость и глупость. На что он полагался – не ясно. Словно ребенок, сетовал, что день выступления не настанет.

А он настал. И настал совсем не внезапно, ведь дни в томительном ожидании так мерзко поедали изнутри. Это тоска впиталась сильнее, чем запах табака в кожу. Просить помощи было не у кого, до выступления оставались считанные часы. Невозмутимое лицо покрывалось несколькими слоями грима, соответственно, в гримерке. Сдерживать себя сталось сложнее, виски пульсировали, очи наливались кровью, и кисть, проходившаяся по лицу, все больше выводила из себя. Женщину, так усердно работавшую над обликом исполнителя, желалось послать куда подальше – осточертела мельтешить. Более того, сдерживаться от проявлений эмоций все сложнее. По его мнению, пропасть томный взгляд и безразличие никак не могли, словно случится катастрофа, если то будет.

Когда приведение его, несколько опухшего, лица в порядок, закончилось, Нил вздохнул с облегчением. Тем не менее, нервозность никак не пропадала, тело от чего-то чесалось, последующее копание работницы в волосах напрягало. В целом, ничего особенного не происходило, но тремор ужасный. Он старался себя успокоить, уповал в мыслях о великой значимости поставленной задачи. Как клещами сцепило внутри, и все тут. Метаться из стороны в сторону – вот чего желалось.

Нил стал походить на фарфоровую куклу, выдавали человеческую сущность лишь синяки под глазами, с которыми справиться не удалось. Златокудрые пряди, словно сложная конструкция, держались гладко прилизанными, хотя на расческе осталось их не мало. Здоровье таким образом давало о себе знать, да не тем мысли Нила забиты были. Человек из зеркала совсем не манил, не одурманивал, а лишь отторгал внешним видом, поникшими уголками тонких губ. В воздухе витала пыль, в глазах рябили множество атрибутов для выступления: яркие костюмы, шляпки, и даже духи. Не суждено было им сегодня блистать, ведь хозяева на сцену не собираются, а Собакин, по классике, в фраке. Он так неприятно прилегал к телу, словно сдавливая эмоции, но помогал держать себя.

По итогу, завершив свою работу, женщина удалилась. Полное одиночество. Плохо совсем стало. Исполнитель, не отрывая глаз, все восседал в глубоком кресле, разглядывая отражение. Нечто происходило странное, правильными словами – деперсонализация. Излишне долго всматриваясь, совсем уж не узнавал личность напротив. Тем не менее, обязался ее вразумить, поставить на ноги, сказать, что выступление получится. Все пройдет благополучно, нужно надеяться. Хотелось убежать, да некуда: гримерка слева, ведущая к выходу, занята аккомпаниаторами, иными музыкантами, вторая дверь ведет за кулисы. Да и не хорошо как-то, предавать собственные взгляды. Нервно капитулировали последние идеи о том, чтоб прекратить наконец сие шутовство. Стоит взяться за голову.

Нил принялся убеждать себя в собственной идентичности, напоминал, какое большое значение имеет в чужих глазах. Золотой голос, правда ведь? Правда. Как иначе? Себя не похвалишь – никто не похвалит. Вероятно, от подобной мысли отталкивался, но, тем не менее, она помогла. Черт знает, что у него в голове, но любил себя неистово. Наслаждаясь отражением, по привычке сладко улыбнулся. Эта эмоция пусть и была искусственной, заряжала энергией ячества. Правильно ведь, повторял мысленно, для чего такого великолепия стесняться?

Медленно возвращаясь из забытья, от упования в размышлениях с доводами, он поднялся на ноги. Достаточно. Выбора нет, остается лишь расправив плечи напоследок полюбоваться. Ворот рубахи без того чудно сидел, но Нил решил перестраховаться – грубым движением подчистил, избавляясь от пыли. Приподняв без того острый, пусть и с ямочкой, подбородок, никак не мог оторваться от себя. Хорошо выглядел, ничего не скажешь, боле того – походил на только воспарявший от морозов ландыш. Как бы то ни было, часы уж бьют седьмой час. Гости собираются, слышно, как у сцены снуют люди, а это, в теории, должно радовать. Очередной холодный вздох, секунда передышки, и пора. Отлип наконец, и отстукивая ритм, Нил направился к закулисью. Изнутри потряхивало, но уверил себя – лучше всяких похвал исполнит.