Петр Ингвин - Кваздапил. История одной любви. Окончание

Теперь, чтобы сон сбылся полностью, не хватало последнего. Вновь (и при этом впервые) оказаться внутри. Почувствовать себя и партнершу как нечто цельное и неразрывное, ощутить до боли в паху блаженство сопричастности и единения…

Какие, к чертям поросячьим, сопричастность и единение?! Опять слова, просто слова. Шелуха. Прикрытие. Желание воткнуть штепсель в розетку – вот и все единение. Душа и совесть закрылись на переучет в поисках недостачи, а меня, бездушную куклу, вел инстинкт. Я отдался ему полностью, потому что иначе душе, которая теплилась и рыдала где-то глубоко внутри, было больно. Любая мысль, пробившаяся в мозг, говорила, что я – последняя сволочь.

А разве я не согласен? Да, сволочь, именно последняя, за мной не занимать.

И я воткнул. Створки рая сомкнулись на основании, а внутри оказался ад. Жуткое пекло выжгло меня, превратив мысли в пепел, а остальные желания в дым.

Большего мне не требовалось. Будда был неправ, на самом деле нирваны достигнуть очень просто. Правда, потом вместо просветления наступает потемнение…

Ну и ладно. Я – обычный человек, до Будды мне далеко, у меня свои маленькие радости и большие беды.

Женщину называют сосудом греха. Это верно. Любая женщина – сосуд греха. Любая, кроме любимой.

Даша была для меня любой.

***

– Вообще-то, я хотела вытащить тебя из дома – погулять, сходить в кино…

Значит, вот почему она разоделась, будто на праздник.

Счастливое лицо Даши светилось невиданным облегчением, будто за нее сдали экзамен, к которому она не готовилась. Мы лежали потные и измученные и пытались вернуться в себя, на этот свет, в свои покинутые душами и разумом тела.

Сил не было. Совсем. Собственно, это мне и требовалось – как можно сильнее устать, чтобы вскоре заснуть. И тогда, возможно, мне опять приснится Хадя – любимая и единственная.

Странно звучит слово «единственная», когда лежишь в постели с другой, в которую только что справил инстинктивную нужду. Правда, это произошло через защиту латекса, но инстинкт так легко обмануть. В результате – он доволен, и я доволен. И Даша довольна. Не довольна только душа, но со счетом три-один не в ее пользу это не важно. Жаль, конечно, что ее голос во мне настолько мизерный, что не перевешивает даже одного удовольствия. Интересно: а как было раньше? Голос души был больше или меньше? Когда Хадя была жива – намного больше. В то время инстинкт не имел права голоса вообще, проблемы начались, когда ему дали это право.

– В кино? – Я с трудом повернул голову, чтобы смотреть Даше в лицо. – Я нарушил твои планы?

– Так тоже неплохо. – С довольным смешком она потянулась, и множество мягких конечностей, каплевидностей, губ и языков оплели меня, как паук муху.

А мухой в паутине быть совсем не плохо. Ничего не нужно делать, обо всем позаботится паук.

Меня обнимали теплые руки, по боку расплылась мягкая грудь, шею щекотали губы и волосы. Кажется, Даша еще что-то сказала. Это было не важно.

Ничего не важно. Все важное я оставил за дверью, когда впустил Дашу. Теперь важным было только продолжение удовольствия.

Вдруг захотелось выговориться. Ни Машке, ни родителям, ни друзьям такого не скажешь. Когда нужно излить душу, для разговора подходят две категории людей: первая – единственный в мире человек, самый любимый, который выслушает, все поймет и успокоит, и вторая категория – те, кто нам безразличен. Например, попутчики в поезде. Таксисты в другом городе. Партнеры на один раз. Ответ на вопрос, в какую из категорий отнести Дашу, был явно где-то на виду, но напрягаться не хотелось. Я подумаю об этом позже.

– Прости меня, – заговорил я, поглаживая облегавшую меня податливую плоть. – Я был глуп и туп, как пробка, и не понимал, что и зачем делаю. Точнее, делал, не подумав что и зачем. Я не подпускал к себе других, поскольку намечтал чего-то нереального. Жизнь поставила меня на место.

– Мне тоже плохо, – жарко перебила Даша, вжимаясь в меня. – Мне было так тоскливо и одиноко… Когда Маша сказала, что ты дома, что с Надей у вас не сложилось, я решила зайти. Причина проста: ты не такой как все. Ты умеешь сказать «нет» приятному, потому что оно приятно лишь на вид, а пахнет плохо. Ты думаешь на шаг вперед. Ты готов жертвовать своим счастьем ради счастья близких. Я понимаю, что пришла слишком рано, но потом будет поздно. Мне ничего от тебя не нужно…

В ухо втекал жаркий шепот, смысл с трудом пробивался сквозь завесу удовольствия, он был мне смутно знаком и все равно нравился не меньше, чем то, что обнимало меня и что обнимал я. От таких слов организм гордо надулся и опять захотел испытать замечательное «ничего от меня не нужно».

– Я хочу тебя,– сказал я.

Что-то внутри воспротивилось: «Что за гадость? Если уж говорить, то говорить самое главное: "Я люблю тебя"!»

Но я не люблю, я просто хочу. Даже не я, а что-то во мне. И что такое «я», если задуматься?

Нет, лучше не задумываться. Сотни миллионов людей не задумываются – и счастливы.

– А разве я возражаю? – Покорная моим рукам, Даша перевернулась на живот.

Два человека, которым плохо, встретились и делали друг другу хорошо. Разве это плохо? Количество счастья в мире прибавлялось.

Да. Теоретически, тактически и иллюзорно. Было бы так на самом деле – душа витала бы в небесах. А она… А где она? Вот об этом и говорю. Все, что не стыкуется с совестью, в долговременном плане проигрывает, когда же я пойму это простое правило?

От Даши мне нужно одно, и когда я получу все, что хочу, ничего другого от нее мне не нужно. И спутницей жизни я ее вижу только от безысходности, а в такую яму я еще не упал. До дна далеко, по пути могу встретить вариант получше. Это как у Машки с Захаром: пока на нее не клюнул кто-то богатый или сильный, в качестве перекуса на каждый день и Захар сойдет.

– Кто-то пришел!

Хлопок входной двери выбросил меня из постели.

Вот же черт подери… Все было как в одном из снов, и это могла быть только Машка – для родителей слишком рано. Это успокаивало. Машка – своя, она практически соучастница и, когда увидит снятые в спешке женские туфли, поймет все правильно, а мама хоть и ждет не дождется, когда у меня девушка появится, но ей нужна такая, от которой хочется внуков. Я не уверен, что Даша в этом качестве приведет маму в восторг.

Я закутался в халат, но в таком виде показываться нельзя – запахнутые полы топорщились и грозили разъехаться, и тогда позора не оберешься. Старший брат у сестры должен вызывать многие достойные чувства, ни в коем случае не смех.

Платье в такой короткий срок не наденешь, да и не нужно. Даша, тихо хихикая, спряталась под одеяло. Надеюсь, что хихикала она не надо мной, а над ситуацией. Ну и ладно, мы взрослые люди, закон нам позволяет шалить, если наши шалости не мешают другим. Если бы это еще не мешало собственной совести… Но нет такого закона. Точнее, закон есть, но лежит он не в юридической плоскости, а в религиозной. Государство у нас светское, и мораль оно допускает любую, какую разрешат себя сами люди. Если бы мне на минуту предложили должность царя и спросили, какой закон издать, то я бы сказал: «Сожгите к чертовой бабушке все прежние законы и пользуйтесь теми, что были до них: заповедями и совестью! Не лги, не кради, не убивай, не прелюбодействуй…»