Ольга Волкова - Двойная оплата

– Все может быть, – издевательски отвечает, затем скрестил руки на груди, и кивает головой в меня, будто я ему что-то должен ответить. – Где умудрился? Или считаешь, что я останусь без объяснения?

С удивлением смотрю на него, не ожидал такого напора. Ухожу в свою комнату, чтобы надеть футболку и не сверкать перед ним свои телом, ибо вселяет не очень приятные мысли, особенно с наличием скальпеля. Возвращаюсь на кухню, где Власов уже чай попивает. Сидит с довольным лицом, не хватает только девки сверху, чтобы оправдать его удовольствие, что он получает от испития напитка.

– С Владом был перепехон, – отвечаю на его ранее заданный мне вопрос, а сам поворачиваюсь спиной к другу и из верхнего шкафчика бутылку с ромом достаю. Откупориваю горлышко и залпом из бутылки делаю пару глотков, унимая теперь лёгкую ноющую боль. Слышу, как Степан чаем давится, оборачиваясь, наблюдая картинку маслом, где анатом себе рот ладонью вытирает, потому что забрызгался.

– Опять? – то-ли вопрос, то-ли возмущение. Соскочил, швырнул кружку в раковину, продолжая что-то себе под нос галдеть. Я же ещё раз прикипаю к бутылке, делая пару обжигающих глотков, наслаждаясь временному морфиеподобному состоянию. Степан отбирает у меня ром и сам с горлышка опрокидывает пару глотков. – С чего ради, блядь, ты связался с ним, а?

– Дело моё, сука, в архив отправил, – поворачиваюсь лицом к Власову, который рядом встал, задницей облокотился о столешницу. По одному только виду моему сообразил, что к чему.

– Ясно, – с пониманием коротко отвечает. Затем слышу в голосе ярость, – Сука.

– Солгал нагло, Степан, – гляжу на друга, который делает ещё пару глотков горячей жидкости, затем оставляет бутылку подальше от нас обоих, игнорируя мою протянутую руку. Уставился на него с нарисованным на лице удивлением, ожидая действия, что вернёт мне мой ром. Но он, словно не понимает меня или намеренно делает вид, что не видит, отходит, принимаясь собирать свой чемоданчик.

– Не удивительно, – говорит Власов, щёлкает замками на крышке, надевает свою куртку и шляпу и идёт прямо по коридору к выходу. – Леонид приехал? – вдруг интересуется. Наверное, Степан увидел моё замешательство, согласно кивает и по-хитрому улыбается. – Значит, уже позвал в "Бурлеск". Так, так. Я с вами.

– Твое право, – провожаю за дверь. – Спасибо, что залатал мне рану.

Он отмахивается рукой как, между прочим, и будто я уже постоянный клиент.

– Давно мечтал пройтись по тебе своим ножичком, – играет бровями, и начинает смеяться во всё горло, как ненормальный.

– Да ну тебя, – начинаю закрывать дверь, – Завтра. – Стёпка прекратил свое насмехательство над своей же шуткой. А я уточняю. – В "Бурлеск" пригласил завтра.

– Вот и славненько, Бес, – щёлкает языком и на пятках разворачивается, спускаясь вниз по лестнице с четвертого этажа. Степан не терпит лифты, объясняя страх клаустрофобии, и что все идёт из детства. У всех есть свои слабые места. Кто-то душу оберегает от моральной боли, а кто-то физически избегает свои собственные страхи, таящие в себе самые необычные формы причуд, что делают нас не похожими друг на друга. И, собственно, превращают нас в тех, кем мы являемся перед самими собой. Захожу обратно в спальню, на прикроватной тумбочке лежит мой телефон и пистолет с глушителем. Присаживаюсь на край кровати и включаю вновь видео на моменте, где Сашка моя смеётся заливистым смехом, ставлю этот момент на повтор и кладу телефон на тумбочку, а сам ложусь и закрываю глаза, глубоко вдыхая и выдыхая воздух, который режет грудную клетку. Рядом на второй подушке лежит единственное фото, целую его, крепко держу в ладони, прижимая неживую бумагу к своему израненному сердцу, будто так мои девочки все ещё живые, и биение сможет на время их оживить. С этими мыслями и тонким голоском дочери на заднем фоне засыпаю, погружаясь в глубокое царство Морфея.

Сон был абсолютно спокойным, никаких трансформаций, где образы смешивались друг с другом. Словно был опущен на тихую воду, без ветра и шума, плыл вдоль берегов своих грёз. Издали своего сознания все отчётливее слышу трель мобильного телефона, очнувшись до конца, быстро нахожу его. Проверяю адресата. Мама. И сразу вспоминаю о чёртовой выставке, и том дне, когда впервые увидел вишенку. Знаменательный день. Именно тогда что-то во мне щёлкнуло, и я до сих пор не могу понять, почему меня потянуло именно к ней. Мы совершенно из разных миров. Мой мир вовсе разделился надвое, будто две личности живут во мне, но с одной лишь общей целью, найти виновных. Кто забрал у меня то, что не принадлежало ему. Кто та самая темная фигура на шахматной доске, предстоит выявить, потому что список подозреваемых в деле наверняка не весь, и за этими ублюдками стоит кто-то более могущественный. В руках держу телефон, а на экране высвечивается фото матери. На часах нет девяти вечера, будто мама знает, что застанет в это время меня, готового взять трубку, и наконец, поговорить с ней без скандала или отвлечения на что-то.

– Да, – коротко отвечаю, прижимая трубку к уху, другой рукой подпёр голову, опустившись в полусогнутом состоянии. Тело все напряжённо, ожидает ответа матери. Наши отношения всегда были наэлектризованные, не сказать, что я её ненавижу, нет. Но ей никогда не нравилась моя жена, не взлюбила с самых первых дней, когда привел познакомиться. Трудный тогда выдался день. По непонятным мне причинам обе стали орать друг на друга, стоило мне отойти на кухню, а их обеих оставить наедине. В голове было лишь одно, чтобы женщины пообщались, а в итоге только разругались. С тех пор Женька ни ногой на порог к матери не переступала. Затем родилась Сашка, и мама вроде оттаяла, но все равно скептически относилась к моей жене. Сам я никогда не пытался выяснить, что происходит между ними. С чего вдруг такая неприязнь?

– Привет, Максим, – приветствует меня мама, всегда слишком официально. Всю свою сознательную жизнь помню только такой тон. Даже отец порой одергивал мать за её через чур суровый голос. – Выставка состоится послезавтра. Думаю, ты сумеешь найти себе костюм? Все же это мероприятие важно для меня.

– Ты звонишь мне, чтобы позаботиться, в чем приду? – повышаю голос, а у самого грудина горит огнём после власовских манипуляций. Чуть тру то место, а боли не чувствую совершенно.

– Успокойся, – одергивает меня. Я замолчал, сжал так сильно губы, боясь нагрубить в очередной раз, высказать все. Сделать больно, как мне сейчас. Мама вздыхает в трубку, собирается с мыслями. – Уваров и я давно планировали эту выставку. Максим, она будет моей заключительной. – Слышу, что мама очень расстроена таким исходом, стало интересно, почему она для неё последняя.

– Что случилось? – вопрос получился грубым, прерывая маму на полуслове.