Нина Парфёнова - Женщина на корабле

Потом она вышла в комнату и обнаружила, что день давно кончился, на дворе глухая ночь. Тётя Таня завешивала тканью зеркала, а отец сидел в комнате за столом и молча смотрел в одну точку. Лерка подошла к нему и села рядом, прижавшись головой к его плечу. Он погладил её по голове, тихо проговорил: «Ну, вот, остались мы с тобой одни». Лерка застыла и закрыла глаза, сказать она ничего не могла, в горле стоял комок – никогда с детства отец не говорил ей ласковых слов, только похохатывал в усы. Уже никогда ничего не будет по-прежнему…

До самых похорон она так и не плакала – не могла. И на похоронах смотрела сухими шелушащимися глазами на маму, потом на землю, падающую на гроб и на светлый крест с табличкой «Шингареева Марина Васильевна». Так же молча и без слёз смотрела на соседок и маминых подружек – они были живы, относительно здоровы и могли жить дальше. А мамы больше не было.

Впервые она заплакала, разбирая мамины вещи. Они ещё хранили её запах, пахли любимой ландышевой отдушкой. Тётя Таня тихонько гремела на кухне посудой, расставляя её после поминок.

– Лера, ты, наверное, домой, на Север после девяти дней поедешь? Надо ведь тебе, работа.

Она стояла в дверном проёме, невысокая, русоволосая, тонкогубая, с удивительно голубыми глазами и очень похожая на отца. Лерка, светлоглазая, со светлыми волосами и полными губами, пошла в материну сибирскую родню, за что всегда удостаивалась отцовских шуток – чалдонское дитя.

– Ты поезжай, девочка, так скорее в себя придёшь. А я тут с Женей останусь, что мне там, в селе, одной. Мы тут вдвоём… А потом, если что, я обратно уеду. И ему спокойнее будет. Тебя там, наверное, ждут уже.

Лерка подошла к тётке и уткнулась ей в плечо. Вытерла о мягкую, пахнущую сдобой и чем-то неуловимо домашним, как пахло от мамы, кофту слёзы.

– Ладно, поеду. Я там и вправду нужна, я одно очень важное дело не закончила…

На поезд Лерку впервые в жизни провожал один отец. Он шёл за удаляющимся вагоном, убыстряя шаг. Лицо его было таким беззащитным и больным, что у Лерки сжалось сердце. На миг ей показалось, что они простились навсегда и больше никогда не увидятся. Но она отгоняла эту мысль. А когда перрон остался далеко позади, поезд набрал скорость, ещё долго стояла в тамбуре, глядя на красное, уходящее за горизонт солнце.

Апрель подходил к концу. В Москве стояла жара под тридцать. Весна превращалась в лето. Люди ещё неохотно расставались с плащами и куртками. Но уже плавился асфальт, а солнце светило и грело ярко и ровно. Зелень на деревьях была лёгкой и прозрачной, словно тонкое кружево. А в переходах метро продавали ландыши, такие нежные, робкие, с изящно вырезанными листьями. Когда-то в детстве рисовать их Лерка любила, пожалуй, это единственное, что ей удавалось изобразить на листе с помощью кисточек и гуаши. Ну, не дал Бог художественного таланта! Впрочем, дал другой. Журналистика – дело хоть и трудное, но интересное. Газета стала для неё домом, а редакция – семьёй. Ну что поделать, если и дом и семья ей заказаны. Ещё раз подтвердился этот невесёлый вывод, жизнь снова сыграла с ней злую шутку, поманив, обольстив лёгкой усмешкой счастья.

Она думала о том, что завтра сядет в самолёт, а через несколько часов выйдет из аэропорта в неприютный, заснеженный город, город, в котором жила столько лет, что он давно стал ей родным. И квартира будет пустой и гулкой, как вокзал, временное прибежище после долгого, тяжёлого и суетного дня. Ощущение временности, ломкости бытия так явственно охватило её, что она помотала головой из стороны в сторону. “Бред какой-то. Чушь и экзистенциальный бред. Сартр, Камю, Гребенщиков и Ионеску в одном флаконе…” Но в этой квартире придётся жить, более того, опять искать в себе силы жить и работать!

Солнце вдруг спряталось, а небо затянуло серыми тяжёлыми тучами. Хлынул дождь. Влажный туман размыл очертания домов и деревьев парка. Громады многоэтажек слегка читались вдали. Дождь лил стеной. Купол торгового центра напротив станции метро выглядел бакеном на глади серой воды. В небе громыхнуло. Дождь усилился, сверкнула молния, ровный шум льющейся с неба воды прерывался визгом автомобильной сигнализации. Домов за парком не стало видно совсем, плотную пелену дождя прорезали красные огни автомобильных габаритов на дороге.

Гроза заканчивалась, дождь стал слабее. Ощущение чуда ушло – за окном вновь был огромный, мокнущий под дождём город. Сейчас она никуда не хотела ехать, ни домой на север, ни домой на юг, ни туда, где был он. НИКУДА! И этот огромный город был ей не нужен тоже. Всё чужое, люди чужие, беды чужие, радости чужие. Пожалуй, только сейчас, стоя перед окном на двадцать третьем этаже гостиницы, возвышаясь над беспредельной Москвой, она так остро почувствовала, каким бесприютно-одиноким может быть человек. За всю свою почти тридцатипятилетнюю жизнь она никогда такого больного одиночества не переживала. Она прислушалась к себе – нет, уход мамы, как бы кощунственно это ни звучало, уже становился привычным, к больной своей любви она за пятнадцать лет тоже привыкла и с чувством этим сжилась. Появилось что-то новое. И это новое было совсем другим, неизведанным, горьким и опасным. Оно тревожило, звало. А зову опасности Лерка привыкла доверять, тут уж ничего не попишешь, надо – и всё. Надо ехать домой на Север – там моё место, это новое находится там. Решение, впрочем, было подкреплено авиабилетом – на завтрашний утренний рейс. Лерка вздохнула и, выйдя из номера, направилась к лифтам, чтобы, спустившись в холл гостиницы, заказать раннее такси в аэропорт.

Рассветный московский воздух был тёплым и влажным, широкие проспекты – почти пусты. Вместо привычных двух с лишним часов такси домчалось за час с небольшим. Аэропорт шумел, но ещё как-то лениво, по-утреннему. Ещё чисты урны у огромных стеклянных дверей, как-то нехотя стекаются ко входу в аэровокзал не выспавшиеся пассажиры, свободны почти все столики в кафе. Лерка купила у бледной продавщицы (видно, не сменилась ещё, с ночи работает) кофе, села за столик у окна. Скоро объявят регистрацию, начнётся суета, а пока можно спокойно посидеть и не думать о предстоящем полёте. Она наблюдала за людьми, уже охваченными предотъездным мандражем, они суетились, проверяя паспорта и билеты, оглядывая багаж, вытягивали шеи, следя за номерами рейсов на табло. У Лерки багажа почти не было, немного вещей в сумке и книги в пакете, она не собиралась сдавать их, поэтому не бежала упаковывать, постоянно сверяясь с часами, чтобы не опоздать к регистрации.

Наконец объявили её рейс, она встала, подхватила свои сумки и пошла к стойке регистрации. Там уже выстроилась небольшая очередь. Люди здоровались друг с другом – как-то получалось, что самолётами летают всегда одни и те же. В их маленьком северном городе мир тесен. Лерка тоже отвечала на приветствия и терпеливо ждала своей очереди.