Нина Парфёнова - Женщина на корабле

Ленка облокотилась на стол, положила подбородок на ладонь.

– Гордая ты, Лерка, слишком. Лелеешь свою любовь пятнадцать лет, а сказать не можешь об этом. Ладно, чёрт с тобой, живи, как хочешь.

Языки у них уже изрядно заплетались. Ленка засобиралась домой. На предложение Лерки переночевать у неё, ответила отказом.

– Не, домой поеду. Дома люблю спать, только дома!

Насилу вызвав такси, оделась, намотала на голову шарф и отбыла в ночь. А Лерка рухнула спать, едва успев разобрать диван и кое-как постелить постель.

Голова болела чудовищно, подташнивало, в ушах пульсировало, словно кровь толчками билась в них, и очень хотелось пить. Во рту сухость, язык словно шуршал и отслаивался. В Леркином организме бушевало банальное северное похмелье, чем сильно страдают, даже выпив не очень много, и местные, и приезжие – воздух в высоких широтах разреженный, кислорода в нём меньше, чем на Большой земле. А потому похмельные страдания здесь весьма разнообразны по своим проявлениям. Они с Леной вчера здорово набрались – почти две бутылки коньяка приговорили, доза была практически неподъёмной. Лерка вставала с дивана, выходила на кухню, пила сок, воду, чай, но ни один напиток не приносил облегчения от жажды и головной боли, даже вкупе с таблеткой обезболивающего. Решила одеться и пойти в магазин – спастись можно было только чем-нибудь шипучим – минералкой, лимонадом или колой.

Ледяной ветер на улице так и не стих, – он проникал, казалось, под любую одежду, моментально сковывая холодом всё тело. Лерка брела по улице, поглядывая на таких же страдальцев, попадавшихся ей навстречу, и вспоминала солнечные пятна среди ветвей цветущей сливы, запах прогретой за день травы и бурлящую пенно-голубыми волнами реку за лодочным мотором. «Кой чёрт меня сюда принёс? В мае под тридцать морозы!» – такие мысли нет-нет да посещают любого северянина. Северяне рефлексируют по этому поводу часто, особенно во время полярной ночи, которая тянется несколько месяцев – тёмная, морозная под пятьдесят, с ледяными ветрами с океана. Апрельская оттепель и белые ночи несколько примиряют их с действительностью. Но потом наступает май. И, когда на Большой земле всё цветёт и радуется солнцу, здесь медленно, с пургами и холодными отступлениями, сходит снег, уступая место песку, который носится под ветром и проникает всюду – в глаза, в рот, таскается по квартире, забиваясь во все щели, и вычистить его даже с помощью пылесоса нет никакой возможности. Потом резко, едва ли не в один день, наступает лето, трава зеленеет прямо на глазах, деревья судорожно выпускают листья, и впору переобуваться из зимних сапог сразу в босоножки. Всё цветёт и плодоносит в рекордные сроки – моментально завязываются и вызревают морошка, брусника, голубика и черника, а если в июле было несколько тёплых дней с дождями, то и грибы – подосиновики и подберёзовики, называемые в народе красноголовиками, белые, моховики и сыроежки – гордо возвышаются в тундре на подстилке из белого ягеля среди карликовых берёзок и осинок, порой многократно превышая их в размерах. Собирать здесь грибы – одно удовольствие, не надо ковырять листья палкой, отыскивая под деревом затаившийся грибок. Всё на виду, и все на виду – что грибы, что люди. А когда в тундре зацветает иван-чай, то специально ездят смотреть на эти колышащиеся под ветром поля сиренево-фиолетового цвета. Единственная беда короткого северного лета – несметные полчища комаров и мошки, вездесущих, ненасытных. Пока не появились фумигаторы, спасения от этих кровососущих орд не было никакого – только марлечки на форточках. По вечерам молодёжь гуляла, обмахиваясь ветками – к утру в городе повсюду валялись пожухлые венички.

А в августе цветёт вся тундра – буйство жёлтого, красного, фиолетового с вкраплениями белого и зелёного цветов особенно красиво выглядит, если смотреть с самолёта. Да и просто с какого-то возвышения тоже ничего, впечатляет. Жаль только, коротко очень. В сентябре всё выгорает, жухнет, осыпаются листья с берёз и осинок, иголки с лиственниц, и голые ветки сиротливо ёжатся под бесконечным холодным дождём в ожидании снега. Всё по анекдотам – как ты провёл нынче лето? К сожалению, в этот день я был на работе. Или – у нас на севере почти одиннадцать месяцев зима, остальное лето.

В который уже раз мусоля эти мысли, Лерка добрела до магазина. Там было немноголюдно – в выходной день да по такой погоде мало охотников разгуливать по магазинам. У колбасного прилавка стоял, внимательно изучая ассортимент, ответсек Мамонтов. Лерка подошла к нему.

– Здравствуйте, Владимир Николаевич.

– А, Лера, здравствуй. А ты чего так рано приехала, у тебя же ещё почти месяц отпуска?

– Наотдыхалась уже.

– Знаю, Лера, про твоё горе. Кто хоронил родителей, без слов это понимает. Разделяю, прими мои искренние соболезнования. Что ещё можно сказать в такой ситуации?

– Спасибо, Владимир Николаевич, не надо ничего говорить, так всё ясно.

– А у нас-то какая беда, знаешь уже?

– Да, Владимир Николаевич, в курсе. Лена Свистунова вчера заходила, всё рассказала.

Он внимательно посмотрел на Лерку.

– Вижу, что заходила. Ты за пивом?

– Ну, Вы даёте. Что, так видно? Нет, за минералкой. Пиво не пью принципиально.

– Ну, если принципиально, тогда конечно.

– Владимир Николаевич, может, мне в уголовный розыск сходить? Следствие ведь идёт, напрямую ничего не скажут, но, может, хоть намекнут по старой дружбе, что и как.

– Сходи, почему не сходить. Только вряд ли ты там что-нибудь узнаешь. Версия пока одна – молодёжь из-за девушек подралась.

– Из-за девушек? Владимир Николаевич, сорок восемь ножевых ранений? Из-за каких таких девушек такое количество ранений можно нанести? Они что, наследницы европейских престолов?

– Ты откуда про ножевые ранения знаешь? Это ведь закрытая информация. Свистунова наговорила? Балаболка, честное слово. Не было столько – пара-тройка, что ли. Кровью он истёк и замёрз. Бытовуха. У милиции уже есть подозреваемые, так, хулиганы местные, причём судимые!

«Что-то он нервничает слишком, наш непоколебимый ответсек, которого не так-то легко вывести из себя, редко кому удаётся. А мне за последние два месяца удалось это уже во второй раз – в первый тогда, когда про «Витлор» предположения строила. Интересное кино. Неужели он что-то знает, и это так заставляет его нервничать? Чего он так боится? Разговор об убийстве Лёши прямо выводит его из себя!»

– А Вы знаете, Владимир Николаевич, кто Лёшин папа?

– Знаю. И что?

– Вы думаете, милиционерам удастся замять дело, навешав ему лапши на уши про молодёжную разборку?

Мамонтов побелел и как-то очень хлопотливо замахал на неё руками.