Дмитрий Вересов - Медный всадник

– Пожалуй, это был самый крупный провал в моей карьере. Но я не жалуюсь! Тем лучше!

Кирилл понял, что последняя фраза относилась к нему, и взял ее за руку. Они уже давно научились понимать друг друга с полуслова – искусство знакомое влюбленным.

– Когда вечер торопится выйти на улицы… – пробормотал он, возвращаясь от воспоминаний о Белграде в Берлин, в день сегодняшний.

Они сидели в маленькой комнате, освещенной свечами. С электричеством в гостинице все было в порядке, но им обоим нравилась атмосфера безвременья, которая возникала, стоило выключить свет. Только иногда с улицы, из-за высокой ограды и деревьев, доносился автомобильный гудок, напоминая о том, что все это только иллюзия.

На стене за спиной Джейн темнел маленький бронзовый барельеф с задумчивым Христом. Как и Христос, Джейн была задумчива, она смотрела на Кирилла, картинно склонив голову на плечо. При свечах ее локоны казались медными.

Сумерки – нежное тихое слово. Слово для двоих, не для шумной компании. Кириллу нравилось и английское мягкое и доверительное «twilight». Сейчас он ощущал себя гражданином мира. Пожалуй, в прежние времена такой космополитизм ему бы дорого обошелся.

Однажды, сразу после того, как они перебрались в эту гостиницу, он проснулся ночью, и ему показалось… Виновата в этом была усталость и, наверное, вино, которое они хлестали со студенческим задором, празднуя приезд в Германию. Показалось, что он снова там. Обстановка комнаты, плохо различимая во мраке, могла принадлежать какому угодно времени. И главное – Джейн не было рядом. Марков вздохнул с облегчением, когда она вошла и юркнула к нему под одеяло. С облегчением и в то же время разочарованно.

Джейн задумчиво вздохнула и перевела разговор на другую тему.

– Знаешь, я видела однажды очень странный фокус, – сказала она. – Его показывал европеец, такой худой и смуглый, что его можно было принять за египтянина. Кажется, он жил там очень давно, возможно и родился. У нас не было ничего об этом человеке, да он и был никто. Просто бродяга. Экзотическая личность. Сказки тысячи и одной ночи. Так вот, он умел проделывать одну вещь, которую я до сих пор не могу себе объяснить. Я спрашивала у наших спецов, но они сказали, что это был всего лишь гипноз.

– Так что же делал этот замечательный бродяга? – поинтересовался Марков.

– В помещении горела только одна масляная лампа – для колорита, наверное, а может это была какая-то особенная лампа, – глаза Джейн вспыхнули, словно она и сейчас видела перед собой бродягу-европейца и вдыхала аромат неочищенного масла. – Тени на белой стене выходили четкие – в них было все дело. Он ловко делал фигуры из пальцев, знаешь, детская забава – уточка, верблюд, заяц. Не помню, что он показывал, да это и неважно. Главное было в конце – он сделал из пальцев фигурку чертика. Я так не умею, – она неловко покрутила пальцами. – А потом он шепнул несколько странных слов – какая-то непонятная абракадабра. И знаешь, тень на стене еще висела около минуты после того, как он убрал пальцы! Она кланялась нам – зрителям, а мы смотрели на нее, остолбенев, как будто и в самом деле увидели черта. А потом тень начала таять и, наконец, исчезла совсем.

Кирилл поднял брови.

– Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам… – сказал он, а память услужливо подсказывала современное продолжение фразы: «даже под большим кайфом!»

Такое уж время, такие люди – все высмеют, никакого почтения даже к классикам.

Альбине несказанно повезло. Объемы заказов на предприятии сокращались, вероятно, поэтому ей удалось получить полный отпуск в июне – самом востребованном в этом смысле месяце. Альбина стала собираться в поездку. Письма от Олега приходили все реже, становясь раз от разу лаконичнее и злее. Шли они с огромным опозданием, и Альбина представить себе боялась, до какой степени отчаяния может он дойти. Потому и торопилась – увидеть, поддержать. Дети уже отдыхали на детсадовской даче, на Карельском перешейке, и она могла за них не беспокоиться.

Она пыталась представить себе эту встречу. Интересно, как Олег теперь выглядит?! Фотографий он, само собой, не присылал.

Волокла с собой целый чемодан гостинцев, на которые ушли все ее сбережения. Все драгоценности она давно продала почти за полцены – не было у Альбины никого, кто мог бы помочь в этом вопросе, а довериться Славику или кому-то из бывших приятелей мужа – скорее всего, означало остаться и без денег, и без драгоценностей. И с квартирантами не все было ладно. Арсен встречал ее радушной улыбкой, но деньги каждый раз приходилось едва ли не выцарапывать. Ссылался на трудности и кормил обещаниями. Альбина попыталась разыскать Славика, в конце концов, это ведь он договаривался с этими людьми.

Мелкий аферист, как она его про себя окрестила, был вечно занят и на нее времени не находил. Почему ей не везет даже в таких мелочах? Впору было заподозрить Александра Акентьева в сотрудничестве с потусторонними силами.

На платформе со своими огромными чемоданами Альбина почувствовала себя особенно одинокой. На носильщика решила не тратиться – сама дотащит. Сил, слава богу, хватает. Потом некто в длинном пальто совсем не по сезону (было тепло, и человек то ли решил покрасоваться, то ли просто не имел ничего более подходящего) поплелся за Альбиной, бросая на нее влюбленные взгляды. Он был похож на поэта – взъерошенный и нервно озирающийся. Наконец, осмелев, предложил помочь с чемоданами. Она согласилась.

В вагоне с ними ехали какие-то солдаты. Глядя на их форму, Альбина испытывала безотчетное беспокойство. Наверное, из-за воспоминаний об отце. Беспокойство усилилось по мере того, как поезд приближался к месту назначения. Она все думала об Олеге, как они встретятся, на сердце скребли кошки. Несколько разбавляла тревогу трепотня взъерошенного попутчика, который стал своеобразным буфером между ней и остальными пассажирами в плацкартном вагоне. Предполагаемый поэт оказался журналистом.

Судьба и воля редакции влекла его в места не столь отдаленные – делать репортаж о судьбах заключенных. По пути он обогатил ее познания насчет жизни в зоне, пояснив, правда, что сам о ней только читал. Его поездка как раз и была предпринята с целью узнать, что из прочитанного правда, а что – нет. Стихи, впрочем, писал тоже. Прочел парочку Альбине, явно надеясь произвести впечатление. Стихи были плохие, но она ему об этом не стала говорить. Все равно бы не поверил.

А остальные попутчики шуршали газетами, вокруг шли какие-то споры. Вагон – маленькая модель общества и, глядя на эту модель, Альбина сделала один вывод: общество это ей совсем не по душе. Какими мелкими и отвлеченными казались все эти разговоры! У людей совсем-совсем нет проблем, если они могут так серьезно спорить о вещах, отстоящих от них по времени и пространству, о вещах, к которым они не имеют абсолютно никакого отношения. С другой стороны, она завидовала всем им – очевидно, что у них все хорошо, все живы, и никто не сидит за решеткой.