Ирина Сотникова - Кофе в бумажном стаканчике

Чем взрослее Надя становилась, тем чаще она ощущала себя лишней, будто мешала им. Все меньше и меньше времени проводил отец с дочерью, будто она резко подурнела, лишившись своего детского очарования, перестала быть ему интересной. Это обижало Надю очень глубоко, словно он по непонятной причине отверг собственную дочь. Но разве можно было обижаться на папу?

…К семнадцати годам Надежда смирилась с положением вещей в семье, осознав, что так было всегда. Будучи маленькой непосредственной девочкой, жившей в мире собственных фантазий, она не замечала родительской страсти. Но пришло время, и всё резко изменилось. Словно бабочка, вылупившаяся из теплого уютного кокона, она из наивного ребенка превратилась в молодую застенчивую девушку, с болью осознав себя в ином мире чувствований, ей пока не ясном. Единственное, что она вынесла из своего пока небольшого опыта наблюдения за родителями – осознанное недоверие к возможности найти себе пару. Ей очень хотелось, чтобы парень смотрел на нее с таким же немым обожанием, как отец на мать, но понимала, что это маловероятно. Их непостижимая взрослая любовь казалась Наде особенной. Ей до таких чувств было еще очень далеко, а других отношений она не хотела.

Привычно качаясь в гамаке в тени зеленых шелестящих вишен, она лениво мечтала о том, что хорошо было бы полюбить так же самозабвенно, как родители. Красотой девушку природа не обидела, наградив гибкой фигурой, чистой смуглой кожей и копной длинных вьющихся волос. Глаза, нос, губы были у нее самыми обыкновенными, зато брови выдались сказочные – темные от природы, чёткой изогнутой формы. Мечта, а не брови, как говорила соседская тетя Люба. Длинные густые ресницы, обрамлявшие темно-ореховые глаза, даже не надо было красить – такие они были черные, в тон бровям. Надя и не красила – зачем нужна красота, если ее никто не замечает? Но если бы дело было только во внешности! Ей думалось, что должно было быть что-то еще – едва ощутимое предчувствие судьбы, указывающее на то, что где-то там, в будущей жизни, обязательно встретится ее единственная любовь. Но она будет не такой, как у родителей, а собственной, отличной от всех, совершенно необыкновенной и волшебной.

Увы, никаких предчувствий не было. Ничего Надежда не ощущала, кроме полного безразличия к противоположному полу и глухого, подспудно растущего раздражения по отношению к родителям. Отец, представлявшийся ей в детстве чуть ли не героем, стал жалким в своей запоздалой мужской страсти. А мамина податливость вызывала отвращение. Это гаденькое ощущение делалось все более невыносимым, мешая любить родителей и доверять им так же безоговорочно, как раньше. Детство с его ясностью покинуло Надю безвозвратно, но взрослеть ей не хотелось категорически, потому что она не знала, что в этой новой действительности делать.

В последнем классе школы Надя Головенко твердо решила навсегда уехать в Крым – подальше от родителей с их запоздалым влечением. Там поступить в университет, а потом найти работу, остаться жить в Симферополе. Почему именно в Крым? Во-первых, это было хоть и недалеко, но все же за морем. А во-вторых, море там было везде, со всех сторон. И настоящие горы, и каньоны с водопадами. Однажды Головенки ездили летом отдыхать в Алушту, и этот уютный курортный городок произвел на девочку неизгладимое впечатление. Особенно ей запомнилось кофе в бумажном стаканчике, которым отец угостил ее и мать, когда они любовались морем на краю длинного причала. Терпкий кофейный аромат, перемешавшись с запахами водорослей и морской волны, стал для Нади олицетворением настоящего счастья и свободы. Очень хотелось пережить это ощущение снова, и она стремилась к своей мечте всей душой. Это стремление дарило ей надежду вырваться из замкнутого круга навязчивых семейных отношений и обрести свободу.

Правда, родителям о Крыме она решила пока не говорить, зная, какую бурю эмоций это у них вызовет. В конце концов, на первое время подойдет и Херсон. А в Алушту она съездит обязательно, когда станет самостоятельной. И обязательно выпьет кофе на причале. Именно в бумажном стаканчике.

Накануне выпускного бала, которым местная администрация помпезно называла убогое школьное мероприятие с вручением аттестатов, тридцативосьмилетняя Мусечка родила Мишку. Требовательно орущий младенец полностью перекроил семейную жизнь семьи Головенко, заставив их всех буквально на ходу приспосабливаться к новым обстоятельствам. Покинуть родителей Надя теперь не могла – маме, тяжело пережившей поздние роды, нужна была помощь. Два месяца они с ней по очереди носили на руках, тетешкали, убаюкивали капризного малыша, который постоянно кричал и с чисто мужской страстью присасывался к набухшим грудям, постоянно требуя молока.

Василий Алексеевич был непередаваемо счастлив: суетился, громко говорил, возбужденно жестикулировал. Улыбка не сходила с его помолодевшего лица. По вечерам и выходным он с энтузиазмом стирал, гладил, жарил картошку или яичницу – ничего другого он готовить не умел, убирал дом. Иногда по ночам лично укачивал на руках своего долгожданного наследника, когда Надя с мамой особенно сильно уставали, и на работу уезжал сонный. Досыпал он в гараже, где сотрудники старались его не беспокоить, снисходительно посмеиваясь над поздним отцовством. Несколько раз приходила помогать бабушка, мать отца, но у Мусечки с ней были натянутые отношения, и посещения свекрови положение не спасли.

Когда маленький Мишка стал самостоятельно держать голову, получил долгожданный прикорм и немного утихомирился, стало легче, жизнь потихоньку наладилась. К концу августа на семейном совете Головенки решили, что Наде надо временно, хотя бы на пару лет, устроиться на работу, пока Мишка подрастет. Учеба родителям была теперь не по карману, они попросили дочь подождать и помочь им собрать деньги. Она согласилась, выбора не было.

После разговора отца с директором консервного завода девушку приняли на должность помощника секретаря. Сезон был в самом разгаре, огромный завод работал без выходных, машины, груженные овощами и фруктами, приходили на переработку круглосуточно. К новому рабочему ритму Надежда привыкала долго и тяжело. Приходилось рано вставать, целый день проводить в конторе, с трудом вникая в новую работу. Еще тяжелее ей было признать, что придется провести в смертельно надоевшем городке не одну тоскливую зиму. Смирившись с вынужденным положением и клятвенно пообещав себе любыми способами вырваться из родного захолустья, Надежда со временем втянулась в рабочий график. Часть зарплаты она стала откладывать на поступление в университет, остальное отдавала маме.

Иногда, в минуты отдыха, она рисовала на листках бумаги себя – на морском причале, с бумажным стаканчиком в руках, из которого тонкой струйкой поднимался пар. На горизонте маячили парусники, надо головой летали чайки. Однажды такой рисунок нашли молодые сотрудницы, работавшие с ней в одном кабинете, посмеялись над ней.