Татьяна Иванько - МилЛЕниум. Повесть о настоящем. Том 3

– К жене? Да я… Ни к кому я не ходила… Ты что?

– Всё, Оль, давай потом как-нибудь поговорим? – взмолился я.

Не ходила… Не ходила, так это ещё хуже тогда…

Потекли тоскливые однообразные дни. Я не замечал их. Дни, недели… Прогорало лето, по утрам становилось прохладно и начинало пахнуть осенью всё отчётливее. По асфальту катались сухие листья, опадающие с тополей, шуршали, цеплялись, как и лето, не желая уходить, но московская осень нетерпелива и настойчива, дышит полной грудью уже в середине августа…

Приехал мой брат Юра, неожиданно долговязый, ростом с нас с отцом, молчаливый и куда более заносчивый, чем раньше. Будто туману английского внутрь, в душу набрал. Мы пытались веселить его нашими московскими развлечениями, но не слишком удачно получалось, быть может, потому что нам двоим не было весело, а может быть потому что на все затеи мы встречали его снисходительный взгляд и усмешку. Словом, когда Юра уехал, легче себя почувствовали мы оба. Но не обсуждали это. Отец сказал только:

– Это… возможно юношеский нигилизм…

– Или английское высокомерие, которое он перенял, – не мог не ответить я.

Дефолт, от которого, кажется, содрогнулись и взвыли все вокруг, не имел значения для нас. У меня не было никаких сбережений, у отца все его деньги были в валюте, так что он не потерял, даже напротив, а долгов он не делал, так что даже возросшие цены, для нас двоих, немало зарабатывающих холостяков, значения не имели…

Отец погрузился в написание новой монографии с головой, пропадая в своих лаборатория, а дома дни и вечера просиживая перед монитором компьютера, на котором на этот раз я постоянно видел фотографии микропрепаратов. Я спросил о теме работы. Оказалось, это дерматология, которой он раньше уделял внимания меньше, чем венерическим болезням. И посвящалась сравнительной гистологии различных кожных болезней. Я удивился:

– Ты и гистолог?

– И неплохой, чему ты удивляешься? – отец удивился моему удивлению. – Или ты совсем учёным не считаешь меня? Я не такой выдающийся человек, как ты, конечно, но не совсем пустое место в науке. Особенно в последнее время. Может, глядя на тебя.

Словом, отец оправдывает звание академика. Я смотрел на него и думал, есть ли в Академии ещё более молодые люди…

Осень подтащила дожди, мрачные дни и холод. Мы с отцом опять были одни. Я позвал его вместе с нами в студию прослушать сведённый альбом, чувствуя себя виноватым за то, что набрасывался из-за Лёли.

Мне понравилось. Действительно. Я не разбираюсь особенно в музыке, тем более не могу критиковать то, что делает мой сын. Но я получил удовольствие. Хотя смотреть на них поющих – это не сравнить, видеть лица, живые эмоции, это не просто звук. Наверное, я просто глазами лучше чувствую мир…

С того дня как ушла Лёля, прошло почти два месяца. Мы с Алёшей не говорили о ней. Ни разу. Ни он, ни я не могли не думать о том, что она ушла к Стерху. К Стерху!.. Это не вписывалось в то, что я знаю о Лёле. В то, как они жили с Алёшей. Вообще во всё, что происходило со всеми нами это не вписывалось… И отчаяния, которое владело ею перед тем как она ушла я не могу объяснить для себя с этой точки зрения.

Алексей привёл Олю познакомиться со мной. Это был мрачный вечер. Даже погода, кажется, была в согласии с моим восприятием происходящего. И с Алёшиным тоже. Оля оказалась очень красивой девушкой, аппетитной, я легко понял моего сына, она очень привлекательная. Но непосредственность её утомляла. Странно смотрелась одежда дорогая и яркая, что не очень вязалось с тем, что она работает продавщицей в продуктовом магазине и вообще, оказывается, из Орехова-Зуева…

Вначале она выглядела смущённой, по большей части молчала, но быстро освоившись, начала говорить, жестикулируя, особенно пальцами, и обильно пересыпая речь выражения вроде: «На самом деле», «Типа», «Вау!». Вначале долго рассказывала, что после обрушившегося в августе дефолта и выросших вследствие этого сразу в три раза цен, намного меньше стало покупателей, живо интересовалась, сильно ли это потрясение задело конкретно нас, наши сбережения…

Расспрашивала меня о моей работе и когда я сказал, чем я занимаюсь, опуская для первого знакомства подробности о своих должностях, да и специфике специальности, полагая, что она не знакома со словом «венерология», но я ошибся. Оля моментально начала рассказывать о своих подругах и друзьях, о том, как нескучно они живут…

Мы с Алёшей невольно обменялись взглядами. И после того, как он проводил Олю домой, вернувшись, предупреждая любое моё слово, Алексей сказал:

– Не говори ничего, ради Бога!

– Много хороших девушек, Алёша, но ты выбрал с кем свои гены смешать…

– Не выбирал я. Кого я выбрал, не выбрала меня, – огрызнулся он, – и давай закончим!

Мне жаль его. У него будто надломлена спина… сброшены крылья. Он не злится, как это было, когда в прошлый раз Лёля потерялась. Теперь она не терялась. Теперь мы знаем, где она и что с ней. И причём Алёша вообще знает так много, что мне начинает казаться, что он за ней следит.

К тому же алкоголь снова вернулся в нашу жизнь. Алексей взялся «поддавать» каждый вечер. Не до пьяна, но молча на кухне до поздней ночи. Что-то тренькал на гитаре при этом, много записывал на больших альбомных листах, но к следующему вечеру я всё это находил скомканным в мусорном ведре… Может мне начать спасать его творения?

Что чувствую я теперь? Растерянность поначалу и тоску, когда стало ясно, что Лёля выбрала другого мужчину, предпочитая… его благосостояние? Или действительно любя? Но это здесь, в этом доме была любовь… Я не понимал и продолжаю не понимать…

Слежу за Лёлей? Отец прав, я слежу за ней. Когда мне удаётся. Я приезжаю в Первую Градскую каждый день, когда не дежурю. Приезжаю в надежде хотя бы один раз застать её одну, без машины, без охраны. В машине, как я подозреваю, её всегда поджидает Стерх.

Пытаться говорить в этих условиях бессмысленно. На ней теперь одежда, какой Лёля никогда не носила при мне. С началом осени – тоненькие короткие шубки, каждый день, буквально, новые, сапожки, сумочки. У меня появилось ощущение, что она развлекает себя этими покупками…

Я ищу способа, возможности наедине увидеть её. Я уверен, что если бы мы остались вдвоём хотя бы на четверть часа… даже, если бы она просто посмотрела на меня, мне в глаза, всё вернулось бы. Как было уже. Иначе не может быть, она меня любит, я не верю, что всё закончилось, такого быть не может.

С Олей я почти не встречаюсь, разговоры о том, чтобы жить вместе, я пресёк сразу, тем более о том, чтобы пожениться. Но я снабжаю её деньгами, а она подробно рассказывает мне, как чувствует себя сама и наш ребёнок. От этого я не чувствую ничего, кроме нарастающего раздражения. Других женщин за всё это время я не знаю. Я в таком капкане сейчас чувствую себя, что это отбивает всю охоту к развлечениям этого рода. К тому же я вижу Лёлю несколько раз в неделю и мучительно желаю только её… Тем более мучительно, что она совершенно недоступна. Как никогда не была… даже когда в школе я, избегая встречаться с ней глазами, смотрел на неё.