Цзэдун Тао - Священная война

Без сомнений, будет новый день, чистый, как лепесток лотоса, сбудутся надежды, и степь освободит тебя от всех сомнений. Дети уйдут – алая заря накроет полмира и очистит от скверны… Но мало найдется людей, способных понять, понести откровенность всей Истины и взглянуть без страха в глаза Ангелу Смерти.

Люди в детстве видели Свет. Ван Юань помнит Свет, Он словно огромный куст белого жасмина, посаженого его родственниками в бочку и кочующего по степи вместе с юртой. Гроза пронеслась, и утро – свежее, чистое, как цветы жасмина, всё в солнечных бликах, отраженных в капельках росы, – благоухающий Свет. Он проникал в юрту по утрам и плясал сотнями отражений на белом войлоке – свежесть и чистота. А утренняя прохлада только способствовала беспрепятственному Его попаданию в доверчивую душу.

Ван Юань готов пройти степь до конца, чтобы вернуть Свет обратно – себя в то самое утро, куст цветущего жасмина в росе, жизнь в красках, глубоких и четких до невыносимой сердечной боли. Решительность – это только начало… Но он, глядя в простирающуюся перед ним степь, крепко сжимает в кулаке монету с крестом и рукоять кривого монгольского меча.

В тот же день хан Хулагу поднял степь, и монголы двинулись на запад. В этом движении изначально присутствовал фатализм: целый день при ясной погоде под голубыми, почти летними небесами слышались раскаты грома; монголы понимали, что преступают какую-то роковую черту и на них ложится большая ответственность. И не было еще такой силы в степи, которая смогла бы понести это бремя. С другой стороны, кресты на щитах и крест в небесах помогали им сделать выбор, взвалить на себя Небо и провернуть землю на пол-оборота.

Новый тысячник кэшиктенов Ван Юань сразу бросился в глаза хану Хулагу – сторонник буддизма, именно того мистического течения, которое со дня на день ожидало приход в мир Будды Майтреи и начала вечного Небесного Царства на земле, хан верил в приход Мессии-Христа, как в приход Небесного Будды, устанавливающего для всех один единственный закон любви. Имея жену-христианку, он интуитивно понимал, о чем идет речь. Но его монголы, воины-христиане, были довольно простоваты и грубы, с ними можно было толковать разве что о лошадях, а хану Хулагу импонировала эстетическая утонченность и возможность глубокого проникновения в предмет беседы.

Он, конечно, мог изъясняться с женой, она всегда рассуждала точно и правильно, порой слишком правильно, опуская глаза и краснея, словно девица, а хан желал понять сущность человека, сущность любви как явления в этом человеке, достичь глубин и раскрыть весь потенциал, через любовь постигнуть вечность. Именно буддизм, как он полагал, обладает этой глубиной – запасом метафизического объема, способного дать его душе все ответы, мирно, спокойно, без спешки, без строгости и излишней требовательности. Ведь любовь – это дар Небес, а не расчет с человеком за выполненную работу. Так считал хан Хулагу.

Из рассказов пленных китаев он знал, что Будда Майтрея уже однажды являлся в мир в образе женщины – императрицы; где-то далеко на юге существовало даже ее изваяние, высеченное из камня. Хан Хулагу, конечно, желал увидеть все своими глазами, а судьба распорядилась иначе. Но ведь не исключено, что, войдя в Рай, он таки познает эту женщину – Небесную императрицу, равную его ханскому достоинству, соответствующую утонченности его чувств и мировосприятия, в полной мере отвечающую запросам его избирательного ума.

Сидя с чашкой чая, этого чудесного напитка, сообщающего уму тончайшую усладу, хан Хулагу уже не раз мысленно беседовал с ней… И содрогался от прикосновения к Тайне – вечной и непостижимой, дарящий любовь и постоянство в иссиня-зеленых, глубоких тонах, уводящей сознание из пыльной степи в прохладные небесные дворцы. Мир замирал, рука грациозно держала чашку, время мерно струилось без начала и конца, и на любой вопрос существовал готовый ответ, слетающий, словно голубь, с прекрасных уст Небесной императрицы.

– Говорят, земля круглая, как надутый бычий пузырь, хотя в ваших книгах написано, что она похожа на стол или скатерть, – обратился хан к тысячнику, подозвав его к себе.

– То, что земля круглая, утверждала одна из императриц Поднебесной – единственная женщина-хуанди. Точнее, у нее служил алхимик, который и пришел к подобному заключению.

– Тебе известны такие подробности? – удивился хан.

Похоже, он не ошибся. Этот тысячник с лицом и прической киданя разбирается не только в лошадях. Да и конь у него какой-то особенный – невероятной утонченности и красоты, не такой, как у остальных монголов.

– У меня были учителя из Поднебесной, их привезли в степь мои братья на диковинной коляске, умеющей измерять землю, доверху набитой древними свитками. По этим свиткам они меня и учили.

– А коляска эта где? – с интересом спросил хан. – Может, нам стоит захватить ее в поход. Ты умеешь читать эти свитки?

– Коляска сломалась, но ее можно починить, – ответил Ван Юань. – Правда, это займет некоторое время.

– Хорошо! – обрадовался хан. – Мы не будем спешить. Пускай на пастбищах, лежащих впереди, подрастет трава.

И он тут же распорядился сделать остановку. Вперед были посланы воины, чтобы согнать пастухов с пастбищ и заодно устроить переправы через реки. А Ван Юань отправился с сотней Налгара к себе на Керулен забрать повозку, свитки и всех учителей.

В родном курене Ван Юаня встречали, как победителя. Уйдя из материнского шатра мальчиком с мокрыми глазами и шмыгающим носом, он вернулся, как герой, в сопровождении писаных красавцев – богатырей, которые без промедления выполняли все его приказания. Кроме одного…

Мать честная, так это же девка! В степи еще не видели девушки-багатура, весь курень, а особенно женщины, высыпали из юрт и ходили целым стадом за Наргиз в надежде хотя бы одним пальцем прикоснуться к её сверкающим золотом латам. В чем в чем, а в изысканности убранств Наргиз себе не отказывала, тем более, что золотые доспехи ей подарил дядя – сам верховный каган. Их блистание затмило даже славу Ван Юаня: в степи стояла прекрасная солнечная погода, а сама Наргиз сияла, подобно Ангелу.

– Кто же эта прекрасная девушка, сынок? – спросила мать Ван Юаня, когда он, согнувшись, поцеловал ее колени. – Неужели у тебя самое настоящее Небесное начальство?

– С чего бы это? – удивился Ван Юань.

– Но ведь я не видела, чтобы ты отдавал ей приказы? – заметила мать. – Вот все твои багатуры чинят императорскую повозку, которую привезли братья из Кайфына 30, а она гарцует на жеребце по куреню. Да еще кэшиктены говорят, – мать перешла на шепот, – что она дочь самого…

Мать показала пальцем вверх и прикрыла ладошкой рот.