Анастасия Шец - Шах и мат

© Анастасия Шец, 2021

© Варвара Железнова, иллюстрация на обложке 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

«Какой снег в конце марта?» – совершенно из ниоткуда этот вопрос свалился мне на голову.

Действительно. Крупными белыми хлопьями снег засыпа́л мокрый асфальт, а до этого прошел ледяной дождь. Ветки гнулись от порывов ветра, едва не ломались. А ведь совсем недавно было теплее. Люди бежали на остановку, кутаясь в вязаные шарфы. Все спешили по домам, чтобы укрыться от непогоды в своем уюте.

В отличие от них я совсем не хотела домой. От одной мысли об этом предательски подгибались колени. Ничего страшного в самом доме – мебели, стенах и потолке – не было. Но страшное таилось в городе, где этот дом находился. В родном городе, откуда в детстве пришлось уехать, якобы навсегда. В оставшихся там людях. В стенах бывшей школы, которая, наверное, развалилась на части. Среди старых ферм за городской чертой и в темных подвалах полузаброшенных домов. В воспоминаниях, которые преследовали меня до сих пор. В причине этих воспоминаний.

Мама коснулась моего плеча совсем некстати.

– Мы почти приехали, готовься выходить, – устало сказала она и достала из кошелька деньги за проезд.

По коже побежали мурашки. Не хотелось снова выходить на улицу. Уютный автобус нравился мне больше, но я не могла об этом сказать, будто воды в рот набрала. Мы вышли из автобуса, я крепко зажмурилась, поглубже вдохнула и пошла за мамой.

Заснеженную дорогу я знала наизусть. Вперед, налево, а затем снова вперед. Сбоку цветастые продуктовые магазины, а спереди – безликие пятиэтажки. Шесть домов, замыкающих широкий прямоугольный двор, заставленный дорогими машинами. Детская площадка – лестницы, качели, турники, с которых уже давно облезла краска. Вдох-выдох. Надо успокоиться. Я закрыла глаза. Пять минут, и я дома. В безопасности.

Страх медленно отступал под натиском горячего сладкого чая и теплого овсяного печенья. Пожалуй, зря я навела панику, но поделать с собой ничего не могла. Казалось, вот-вот я встречу кого-то из них , меня снова назовут храбрецом и подтолкнут в спину, чтобы идти вперед. От таких мыслей становилось горько.

Чай я пила одна: родители собрали документы и отправились в единственную школу в нашем округе, чтобы устроить меня в десятый класс. Бабушка работала – дорабатывала последние дни до пенсии. Она инженер-химик и раньше вечно пропадала в своем исследовательском институте. Хотя когда-то, до смерти дедушки, многое в нашей семье было иначе: никто не пытался сбежать и занять себя работой, прогулками и важными делами. Дом казался куда дружелюбнее. Вопреки всему.

Еще один глоток горячего чая. Печенье закончилось. Я натянула рукава свитера на запястья и взглянула в окно. Двор, заставленный машинами, пустовал. На тонком слое снега виднелись редкие грязные следы – по одной тропинке к каждому подъезду. Непривычное зрелище: там, где я жила до этого, было слишком шумно. Слишком людно. Слишком тесно.

Санкт-Петербург – город-миллионник. В нем слишком много «слишком», а в разнообразии, которое он предлагает, очень просто потеряться. Город, где много интеллигентных людей, вежливости и благородства, хмурый, серый и подозрительно правильный. Соответствующая стереотипным представлениям погода зимой и весной, летом и осенью. Дожди, тучи и сырость даже во время праздников и шествий. Чистота на улицах, в домах, в магазинах. Безликие государственные школы. Начало занятий ровно в восемь, пятнадцатиминутная зарядка и ни единого опоздавшего. Выглаженные брюки со стрелками, заплетенные волосы и юбки длиной «ладонь от колена!». О другой стороне Санкт-Петербурга, как о другой стороне медали, молчат.

Мама безумно влюбилась в семнадцать лет, а в восемнадцать совершенно случайно родилась я. Она страшно боялась, что у меня обнаружится какая-нибудь врожденная патология, но все обошлось. Биологический отец исчез с горизонта, как только мне исполнилось шесть лет. Было крайне сложно это принять и понять; ночью мама уставала отвечать на вопросы о том, куда он делся, а утром – успокаивать мои истерики. Всегда думалось, что его вызвали на работу, а теперь просто-напросто не отпускают, потому что он слишком незаменим. Когда мне было девять, появился дядя Влад и стал моим «новым папой». Он, видимо, стал тем, кого мама хотела видеть рядом. Они вместе по сей день. Он любил ее и пытался наладить контакт со мной, как и я с ним. Но мы неизбежно ссорились, мирились и снова ссорились. Это продолжалось из раза в раз, по столь четкой схеме, что в конечном итоге все забили и перестали бороться. Зачем, если каждая новая ссора все равно приведет к уже известному концу?

Мама и новый папа жили счастливо и думали, что я – часть их счастья. Но главного родители упорно не видели. У меня никогда не было беззаботного детства. Они – мои верные друзья – чересчур любили играть. Нашей любимой игрой были шахматы.

Мы с семьей уехали из Белого города в середине седьмого класса, и с тех пор началась спокойная жизнь, нарушаемая лишь редкими ночными истериками и кошмарами. Тяжело было засыпать, а просыпаться – тем более. С этим помогал справиться теплый медовый чай, но он не спасал от чего-то чуть более серьезного и чуть менее обыкновенного. Порой мне казалось, что мои страшные сны воплощаются в реальности и опутывают меня чернотой. Я боялась темноты и видела в ней пугающие образы, которые даже принимала за галлюцинации. Но когда я подросла, то поняла, что ошибалась. Страх и богатая фантазия сыграли свою роль. Даже когда кошмары отошли на задний план, я часто их вспоминала и задумывалась. Голова шла кругом; порой меня одолевало ощущение, что вокруг не осталось ничего настоящего.

Я была ребенком, когда дедушке поставили страшный диагноз – синдром Альцгеймера. Бабушка делала что могла, терпела приступы агрессии и то, что ее забывает собственный муж. Она ухаживала за ним и часто плакала. Это повлияло на всех нас, ни у кого не осталось сил. И как бы это ни было плохо, каждый хотел, чтобы дедушка скорее отмучился. Когда это случилось, мне было четырнадцать. Именно тогда наша семья изменилась.

Похороны, поминки, темно-коричневый поблескивающий гроб. Кто додумался взять меня на церемонию? Душещипательные речи, искренние – или нет? – слезы по ушедшему, слова о том, каким он был хорошим и скольким помогал. В такие моменты забывают обо всех промахах человека. Так положено. Меня душила вина за то, что я практически не помнила дедушку таким, как о нем рассказывают, а помнила только его пьяные буйства, крики и то, как он грозился уйти из семьи и приводил неизвестно кого в качестве собутыльников. Единственное хорошее, что я о нем знала и в чем мы были похожи, так это то, что он был тем еще мечтателем. Хотел построить дирижабль; разрабатывал проекты; пытался совершенствовать технику, хоть она чаще ломалась после этого; горел желанием вырыть колодец и засадить огород фруктовыми деревьями. Он много чего хотел и мало что сделал. Этого никто не вспоминал. Семья не выдержала долго, и вскоре мы уехали.