Елена Крюкова - Ночной карнавал

А где же здесь, черт побери, граф со своей нареченной?!

Уж она их поздравит. Не обидит.

Мадлен повернулась лицом к ярко горящей люстре, прищурясь, выхватывая глазом из толпы того, кто годился ей на первый тур вальса, и тяжелая, крепкая рука внезапно легла ей на талию, и не успела она опомниться, как властные руки уже крутили ее, колыхали, увлекали вдаль по навощенному узорному паркету.

Барон!

Ну конечно. Как это она забыла о нем.

Он не мог не быть здесь.

Ты не могла его не встретить.

Это было ясно с самого начала. Джунгли высшего света Пари — одна вонючая чащоба. И он тут околачивается за кустами, за лианами, хищный ягуар. Вот-вот прыгнет. Да ведь и она нынче в маске льва. А львица дальше льва прыгает. И дольше льва умирает, если ее убьют. Она выносливей. Крепче. Мужику никогда в выносливости с бабой не потягаться.

Черкасофф вел ее в танце сильно и повелительно.

Он танцем говорил ей: я владею тобой. Пока я жив и здесь — я владею тобой. Ты моя вещь. Мой драгоценный камень. Моя собственность. В свободной Эроп ты — моя рабыня в кандалах. И только у меня ключ от оков. Ты не имеешь права без моего разрешения их сбрасывать. Все будет так, как я хочу. Как я прикажу.

— Привет, Черкасофф, — бросила Мадлен через плечо, задыхаясь в стремительном танце. — Я рада вас видеть.

— Я тоже осчастливлен вашим присутствием здесь. Я вас, клянусь, потерял. Когда вы мне были позарез нужны. Вы лишитесь за это не только части жалованья. А чего-то более существенного.

Музыка гремела им прямо в уши. Звуки сливались для Мадлен в один беспрерывный львиный, в пустыне, вой.

— Я не слишком буду горевать, если чего-то сейчас лишусь. Мне к лишеньям не привыкать. Я счастлива сейчас.

— Вижу, вы счастливы. Мы это дело поправим.

— Как, вам тяжело сносить мое счастье? Вы ревнуете, барон?

Они укалывали друг друга, танцуя, междометиями и иносказаниями. Со стороны казалось: вальсируют дама и кавалер, светские знаменитости, возможно, любовники; этакие пастушок и пастушка. На бароне был костюм Казановы — длинный атласный плащ, панталоны в обтяжку, штаны-кюлотт апельсинового цвета, узкая черная маска, венецианская баута. При поворотах шпага, болтающаяся на поясе барона, била Мадлен по ногам.

— Шпага настоящая?..

— Вы еще спросите, Мадлен: а жизнь настоящая?.. Видите, сколько здесь знакомых рож?..

— Не счесть. И я любилась со всеми.

— И вы их всех ненавидите?..

— Как вас. Точно так же.

— Я ни минуты не сомневался в этом.

Длинная, узкая улыбка. Как клинок шпаги. Не отвести.

Они провальсировали в угол, где лакеи хлопотали около столиков на колесиках с разложенными на них в продуманном беспорядке фруктами, конфетами, вазочками с мороженым, уставленных рюмками с коньяком, бокалами с шампанским. Мадлен задохнулась. Барон не пощадил ее в вальсе. Он не пощадит ее и в другом танце.

Да и ей его щадить не след.

Не Царское это дело. Казнить, нельзя помиловать.

— Ну, так. — Улыбка под дергающимися усами перекосила его лицо. — Вот что. Хватит любезностей. Я разыскивал вас не ради ваших изумительных глаз. Если понадобится, я выколю вам глаза, и вы это знаете. Мне срочно нужны были записи. Все записи, что делали вы. Особенно в последнее время. Мне нужны тетради, Мадлен. Все тетради. Сейчас я увезу вас с Карнавала в особняк. Однако я там перерыл все. Где вы их прячете?!

Она завлекательно, сверкнув зубами, улыбнулась ему и протянула руку. Грудь ее вздымалась часто, высоко. Барон не сводил с ложбинки между ее грудей ненавидящих глаз.

— Я утомилась танцевать. Дайте мне, пожалуйста, апельсин. Меня это освежит.

Барон с перекошеным ртом схватил со столика апельсин, швырнул ей.

— Жрите.

Мадлен стала отнюдь не изящно чистить плод, запуская в него ногти, пальцы, зубы. Эфир и масло из рвущейся шкурки брызгали ей в лицо.

— О, чудо, — пробормотала она, высасывая дольки, облизывая не по-светски пальцы. — Львы любят апельсины. Львов надо кормить только апельсинами.

— Что вы брешете?!.. каких львов…

Он заметил маску льва, болтающуюся у нее на шее на завязках.

Мадлен доела апельсин, вытерла руки о платье и очаровательно улыбнулась барону.

— Я не отдам вам записи, Черкасофф.

Он пришел в бешенство. Она видела это.

— Ты отдашь мне тетради сию минуту. Я сам поведу машину на Делавар. Идем. Быстро!

Он схватил ее за локоть. Она сбросила его руку, как сбрасывают ядовитую змею, жабу.

— Я никуда не поеду. Это Карнавал. Я пришла веселиться. Отдыхать.

— Ты заработалась, стерва! Устала!

— Нет. Я ничуть не устала. Я устала от любви. Я вышла замуж. У меня медовый месяц.

— Сука!.. Я знаю, за кого!

— Знайте. Меня не волнует ваше знание.

Она ринулась вперед.

— Хочу танцевать. Не хочу больше с вами болтать. Вы мне надоели.

Он опять вцепился ей в локти.

— Зато ты мне не надоела!

— Вы хотите скандала? Сейчас весь дворец, все гости герцога, весь сошедший с ума от Карнавала Пари узнает о вашем заговоре и о том, кто вы вообще такой.

— Мразь. Ты все продумала.

Он отступил от нее, ненавидяще сверкая в нее глазами в прорезях маски.

Мадлен пожала плечами.

— Вы причинили мне боль. На руках будут синяки.

— Тебе надо не синяки поставить. Тебя надо проучить. Ты зарвалась. Зарвавшихся ставят на место. За твою шкуру дают дорого, но ты на самом деле и монеты не стоишь. Это я сделал тебя. Я. Барон Черкасофф. Я убью тебя, как собаку.

Мадлен приподняла за ниточку маску, висящую у нее на груди, и, озоруя, швырнула ее в лицо барону.

Морда льва укусила его в скулу и отскочила.

Он судорожно потер щеку. Поднял руку, как для удара.

Синие горящие глаза вровень с его глазами. О, эти синие глаза.

— Бросьте, барон, придираться. Сегодня веселье. Давайте станцуем у герцога в последний раз. Прежде чем я переоденусь, специально для вас, в костюм собаки, а вам дадут в руки игрушечный револьвер.

— Что ж, станцуем.

Желваки у него на скулах ходили ходуном. Кадык перекатывался под подбородком. Эта каналья смеется над ним. Ее красивый рот создан для смеха. Для поцелуев. О, с каким бы наслаждением он затолкал ей в рот… Его передернуло от ненависти и вожделения.

Он вожделел, он хотел эту красивую женщину, повернувшуюся к нему задом, вызывающе вертящую перед ним парчовым шлейфом, покачивающую бедрами, идущую прочь от него — в полный танцующими в масках и диковинных костюмах людьми ярко освещенный зал.

О, Эроп сошла с ума. Востину так. Она не видит, не слышит потрясений, что грядут. Она не хочет видеть и слышать. Она не хочет думать. Ей отшибло мозги. Он, Черкасофф, — жук, безнаказанно роющий гибельные подземные ходы, прогрызающий кору Эроп, с виду цветущей, в соку; а поодаль шумящая на ветру листвою Рус, и к ней ведут его подкопы, и ее точит ржа, ест червь и тля, что он напустил отсюда, из умалишенного Пари.