Элизабет Адлер - Богатые наследуют. Книга 2

Единственное место, куда Елена ходила без меня, это к лор-врачу в Сан-Франциско. Я оставляла ее в его кабинете, а сама шла за покупками в город. Доктор Бартон был ее врачом много лет—с тех самых пор, как мы вернулись из Италии. Однажды он оперировал ее, но безуспешно. Ему было за сорок, он был женат, у него были дети.

Я должна была поехать в Нью-Йорк, чтобы выручать Марию-Кристину из ее обычных переделок, и мне пришлось оставить Елену здесь, так что в очередной раз она отправилась в Сан-Франциско к доктору Бартону в одиночестве, хотя, естественно, я договорилась, чтобы она ездила в машине с шофером. Доктор Бартон был очень привлекательным мужчиной, а я даже не понимала, насколько мила и красива была Елена, я всегда думала о ней, как о ребенке… Но доктор Бартон видел ее в другом свете, и она, бедное дитя, влюбилась. Она даже не знала, какова была эта «любовь». Она была наивна, как ребенок, которым я хотела оставить ее на всю жизнь!

Я задержалась дольше, чем ожидала, почти на два месяца. Вернувшись, я заметила, что она изменилась, стала скрытной. Позже я заметила еще кое-что. Я отвела ее к другому врачу. И он сообщил мне, что она беременна. Елена плакала, когда я сказала ей – она не поняла меня. Ее умственное развитие было на уровне двенадцатилетней девочки.

– Но я не хочу ребенка, мама! – воскликнула она. – Мне нужен только Ричард.

Ричард Бартон, врач!

Я увезла ее в Аризону. Всем я сказала, что из-за ее здоровья. Бедная девочка даже не понимала, что происходит. Это было ужасно, Грэг, просто чудовищно для нее… Я готова была убить доктора Бартона, но, конечно, я ничего не могла поделать—кроме как позвонить ему и потребовать держаться подальше от нее. Но я не сказала ему о ребенке. Я договорилась, чтобы ребенка забрали в какую-нибудь семью, и вскоре за ним пришли. Таков был конец; все кончилось, словно этого никогда и не было.

Я увезла Елену в Италию – на год или два – просто подальше от него и чтобы она забыла о ребенке, и боюсь, что я стала относиться к ней, как к настоящему инвалиду, балуя ее, всегда присматривая за ней – даже тогда, когда она в этом не нуждалась. И постепенно она вошла в эту роль. Она совсем перестала говорить… Так продолжалось почти целый год, но когда она снова заговорила, то это были очень странные вещи… Я знала, что с ней нет ничего серьезного, но она больше не была «нормальной»… Я искалечила ее своей глупой оберегающей любовью – точно так же, как если бы искалечила ее физически. Я никогда не позволяла ей развиваться самостоятельно, и она осталась наивным ребенком в мире взрослых.

Энджел плакала и кашляла, и я слышал, как мой отец пытался успокоить ее.

– Ты только расстраиваешь себя, говоря о прошлом, – убеждал он ее.

– Елена забыла о ребенке, – продолжала Энджел, – или, по крайней мере, я думала, что забыла. Она никогда не упоминает о нем, и мне кажется, это было для нее словно плохим сном. У меня есть копия документа об удочерении ребенка, имя и адрес этой пары. Конечно, с тех пор я их ни разу не видела. Но все это спрятано в моей любимой книге в библиотеке. Вместе с письмом, в котором рассказывается правда о Марии-Кристине и Елене. Я хочу, чтобы ты знал, где оно, – на случай, если оно понадобится, а меня здесь не будет.

– Я не хочу этого знать, – сказал Грэг – он почти кричал, как я помню. – Оставь в покое это письмо, Энджел. Это больше неважно. Обе девочки – твои дочери.

Она кашляла опять, а когда перестала, сказала ему:

– Все равно… Грэг, теперь ты знаешь, где оно. Я должна была сказать тебе, чтобы ты понял все о Елене и позаботился о ней, когда я умру.

Оба они плакали, и я подумал, что мне лучше уйти. Потом я смотрел, пойдет ли мой отец в библиотеку и будет ли искать книгу, но насколько я знаю, он никогда не пытался это сделать. Энджел положили в больницу, где она умерла двумя неделями позже от пневмонии. Я никогда не видел своего отца таким расстроенным – он был просто раздавлен. Но он по-прежнему не заглядывал в книгу.

– А вы? – спросил Майк. Хильярд кивнул.

– Конечно, я заглянул. Тогда это для меня так мало значило. Я никогда не знал Поппи Мэллори или мужа Энджел.

Подъехав в своем кресле к книжным полкам, он вынул томик стихов Китса.

– Видите, – сказал он. – Я не направлял вас по ложному следу. Если бы вы лучше смотрели, вы бы нашли ее сами.

– Мне бы потребовалось десять лет – и вы знаете это, – возразил Майк, глядя, как он вынул из книги конверт.

– Вот он, – сказал Хильярд, протягивая его Майку. – Здесь ваш ответ. И много он вам даст?

Бумага пожелтела от времени и протерлась на сгибах. Майк осторожно развернул листки бумаги. Он прочел то, что написала Энджел, и взглянул на Хильярда.

– Елена? – спросил он удивленно.

– Елена! – с победной усмешкой сказал Хильярд. – Но, как видите, вы опять идете по замкнутому кругу. Вы по-прежнему не знаете, кто она, эта наследница!

Белый туман почти касался воды Гранд-Канала, изредка разрываясь, когда солнцу удавалось пробиться сквозь его молочно-густую завесу, и тогда казалось, что острова Джудекка и Сан-Джорджо плывут на облаках, пока он снова не смыкался плотной пеленой.

Был первый день карнавала, и люди уже нарядились в костюмы, хотя настоящий праздник должен был начаться только вечером. Известные мастера масок трудились день и ночь, чтобы успеть сделать знаменитые баута – блестящие белые или черные маски, сделанные из папье-маше, закрывавшие все лицо, с прорезями для глаз. Это были самые зловещие из карнавальных масок – и самые безликие. Были и более изощренные, нарядные маски – павлинов, украшенные перьями, которые носили с плащом, тоже отделанным перьями; были и кружевные маски, усыпанные «бриллиантами», и золотые маски попугаев, и фарфоровые маски с кукольными чертами лица. Но старая традиционная баута носилась с черным капюшоном или черной треуголкой и длинным черным плащом до пят – человек становился совершенно безликим, неузнаваемым или мог стать кем угодно, если бы вдруг захотел.

Каждый дюйм палаццо Ринарди словно заново оживал: его мраморные полы сверкали после тщательной полировки, резное дерево сияло, искрились серебро и хрусталь – и все его сокровища мерцали. Рабочие, стоя на стремянках, вставляли сотни свечей в огромные люстры, и команда из дюжины поваров обосновалась на кухне Фьяметты, готовя изысканные блюда для приема, который устраивался сегодня вечером. Франческа царила везде, отдавая команды направо и налево, а потом отменяя их – и доводя всех просто до помешательства, тогда как Ария застыла у телефона в своей комнате, молясь, чтобы он зазвонил.

Она не знала, позвонить ли ей Орландо опять, но она уже столько раз звонила в пансионат с тех пор, как вернулась, что гордость удерживала ее.