Лилия Фандеева - Если бы не ты…

Милана плохо помнила и сами похороны, и поминки, но всё время чувствовала рядом с собой присутствие Егора. Уже через день после похорон она поговорила с отцом, прочитав оставленное мамой письмо, но, не сказав ему об этом.

– Пап, мне в сентябре будет двадцать, я взрослая и многое понимаю. У меня не будет к тебе претензий, если ты сделаешь всего два дела. Я тебя очень прошу, пусть тётя Света не приходит к нам в дом до девяти дней, а потом может переехать, – просила она, глядя отцу в глаза. – Не надо на меня так смотреть. Я тебя очень люблю, и ты имеешь право быть счастливым. Но ты должен снять мне квартиру до конца учебного года. Я должна привыкнуть к переменам в нашей жизни.

– Зачем так радикально? Мы будем жить с тобой вдвоём. Что ещё тебе рассказала мама?

– Пап, это неправильно. Я знаю, что Света беременная. У неё возраст, и матери твоего ребёнка нужны положительные эмоции. Я не из вредности установила этот срок. Я думаю о ней и малыше, об их здоровье. Я была у Отца Павла. Это он мне посоветовал. Мама просила вас не разлучать, да и мне Света не чужая. Вы оба мне близкие люди и вам всего по сорок лет. Жизнь продолжается, папка. Я могу рассчитывать на квартиру?

– Раз ты считаешь, что это необходимо, я сделаю.

– Спасибо, пап. Я сдам летнюю сессию и вернусь домой, – сказала Милана, поцеловав отца, и поднялась в свою комнату. Она достала письмо матери, которое нашла после похорон в ящике её тумбочки и прочитала его в десятый раз.

« Милана, девочка моя дорогая, не суди обо мне строго, дочитав письмо до конца. Я прожила счастливую жизнь, хотя и недолгую. Я сделала всего одну ошибку в жизни, когда выбрал а не того мужчину, обо всём остальном я не жалею. Наш папа знает, что ты ему не родная дочь, а вот о том, что я могу оказаться не твоей мамой, не знаю даже я. Лана, ты родилась в один день и час с девочкой, от которой мать отказалась. Роды у меня были тяжёлыми. Я была не в себе, когда узнала, что не смогу больше родить ребенка, но хорошо слышала разговор акушерки о том, что одна из вас не доживёт до утра. Была при этом подмена или её не было, я не знаю, но и «утопить» людей, которые искренне хотели помочь, одними догадками, я не могла. Я приняла всё , как должное. Отец обеих новорожденных девочек, а значит твой, Тихомиров Алексей. Так случилось, что именно по этой причине я с ним рассталась. Он привёл её на аборт, о чём просил и меня. Мать девочки звали Людмила Журавлёва. Это я узнала поз же, когда слух об отказе от ребёнка уже гулял по отделению. Мы с папой любим тебя всем сердцем. Прости меня, родная моя девочка , если сможешь. Двадцать лет назад я приняла предложение папы и вышла за него замуж. Он сумел сделать меня счастливой, а я хочу, чтобы он и дальше был счастлив. Светлана любит его давно, и пусть она теперь подарит ему счастье. Жизнь продолжается. Прошу тебя, дочка, не разлучай их. Я хочу, мои родные, чтобы вы все были счастливыми. Егор хороший парень и ты будешь с ним счастлива, поверь. Я вас всех очень люблю. Не грустите и простите меня за всё, что было не так. Мама».

Милана сложила письмо и убрала его в ящик. «Папа не должен узнать о том, что я могу оказаться и не маминой. Это всего лишь догадки мамы. Для нее правда уже ничего не даст, а вот для дедушек и бабушек это будет если не ударом, то неприятным сюрпризом. Я не уверена, что они знают правду и об отце, – думала она с болью. – Мне двадцать лет, а я как маленькая. У меня была мама, есть отец и их родители. Это люди, которые меня искренно любят, а я их. Мне не нужна другая семья. Не нужно открывать ящик Пандоры. Кто знает, что за люди эти Тихомировы и Журавлёвы? Какое мне дело до них, если им не было дела до меня».

– Ты меня избегаешь? – спросил Егор, опуская сумку с вещами Миланы в прихожей съёмной квартиры. – Мы же с тобой помирились.

– Мы и не ссорились, Егор. Мы стали смотреть на наши отношения по-разному. Вернее, я стала смотреть на тебя иначе. Возможно, я не современная, и чего-то не догоняю, – говорила Милана. – Твои руки обнимают другую, твои губы так страстно целуют эту другую. Ты бы видел себя со стороны: так был увлечён, что готов был прямо там залезть ей под юбку. Извини, но я этого не могу принять. Мне без тебя плохо, я этого не скрываю, но с тобой мне еще хуже – это не просто ревность, это…

– Лана, я же извинился. Прости ты меня, – просил Егор.

– Ты скажи это моему сердцу. Простить я могу, а как быть с чувствами. Ты рядом, а я не испытываю к тебе ничего. Это разве нормально? Я не знаю, что для тебя лучше: остаться в квартире, как часть интерьера или уйти и дать мне время? Решай сам. Чтобы тебе меня лучше понять, представь меня рядом с Антоновым, который намеренно лезет ко мне под юбку.

– Я, пожалуй, пойду. Простить тебе Антонова я бы не смог. Это удар ниже пояса, – откровенно ответил Егор.

– Через месяц, сдав экзамены, я вернусь домой. Тебе тоже следует готовиться и получить диплом. Удачи.

– Я могу тебе звонить? – с надеждой спросил Егор.

– Звони. Будь уверен, что эта квартира мне нужна не для свиданий. Пока.

Месяц, прожитый Миланой в съёмной квартире, пролетел быстро. За это время самыми неприятными моментами, были три-четыре эпизода, когда Павел Антонов напрашивался к ней в гости. Они встречались с ним на экзаменах. Милане приходилось на ходу выдумывать причину отказа. Она оказывалась в квартире старших Илюхиных или Тихоновых без звонка и внеурочно.

– Ты опять сбежала от Паши? – спрашивала бабушка Мария Васильевна. – Может, зря бегаешь? Егору дала отставку, Павла не признаёшь. Ты, часом, не перебираешь?

– Бабуля, Пашка так умело играет роль хорошего парня только для вас. Он давно вырос и изменился. Это избалованный эгоист. Я ему и не нужна, нужна еще одна победа на его счету, – говорила Милана. – Ты, думаешь, я, зная всё это, суну голову в петлю? Нет, бабуленька. Во-первых, он мне не симпатичен, а во-вторых, даже мои дружеские чувства к нему закончились. Меня утешает только то, что он не идёт, как танк на пролом, понимая слова.

Милана сходила в небольшую церковь, где её крестили почти взрослой, и куда она часто заходила последние полгода. Поставив свечу, она увидела священника, который сам подошёл к ней.

– Вижу, мучает тебя что-то, Меланья. Ты не суди, дочь моя, ни мать, ни отца. Время все расставит по своим местам. Кому бы Господь отпускал грехи, будь все безгрешные?

– Мама была на исповеди? – спросила Милана, догадавшись, о чём говорит священник.

– Была, Меланья, была. Обещала и тебе рассказать обо всём.

– Сказала, Отец Павел, вернее написала, – ответила Милана.

– Нет в том её греха. А ложь? Она была во спасение.

– Она не спасёт от разочарования моих дедушек и бабушек. Они могут не принять это спасение. Я для них всех могу оказаться чужой. Двадцать лет лжи могут дорого обойтись всем.