Юлия Маркова - Белый тигр

Промозглое осеннее утро тусклой серой дымкой лениво выползало из-за горизонта. Над поселением неровными волокнами стелился туман, оставляя на земле белесый налет инея. Голые ветви деревьев скорбно дрожали от пронизывающей сырости; темные бревенчатые избы напоминали печальных нахохлившихся воробьев.

Мрак не желал уступать рассвету, стараясь до последнего удержать свои позиции. Хмурое бессильное утро с равнодушным упорством пыталось вступить в свои права, словно больной, которого заставили исполнять свою службу.

Поселение просыпалось. Люди, привыкшие вставать засветло, готовились заниматься своими повседневными делами.

Внезапно тишину нарушил крик. Он был исполнен боли и страдания. Приглушенный бревенчатыми стенами, он доносился из терема, расположенного на холме. Так обычно кричат роженицы. Но в этом крике слышалась не просто мука рождающейся жизни. Нет; он леденил кровь тоской и безысходностью – казалось, мать уже заранее прощается и со своим дитем, и с этим миром. Кровь стыла в жилах у слышавших его, и люди принимались шевелить губами, вознося молитвы своему богу, чтобы унять беспокойство сердца и успокоить растревоженную душу.

– Мурава рожает… – шептались в домах.

– Ох, тяжко ей… Ведь немолода уже… тридцать четыре годочка минуло…

– Разродилась бы теперь… Носила-то тяжело… Исхудала, почернела, силушки-то все ребеночек повытянул…

– Может, и обойдется… Кто знает… Сие только Яхору ведомо…

– Ох, жалко княгинюшку нашу добрую…

Женщины, с глазами, полными тревоги и участия, качали головами, мужчины хмурились; судьба роженицы никого не оставляла равнодушным.

Крики то и дело оглашали поселок, сбиваясь в глухие стоны. И люди каждый раз вздрагивали и прислушивались, мысленно желая доброго исхода тому, что творилось за стенами княжеского терема.

Наконец наступила тишина. Люди остановили свои дела и замерли в ожидании вестей; каждый в душе надеялся, что все обошлось благополучно. Но что-то такое витало в самом воздухе, что навевало печаль, убивало надежду. Внезапно начался ветер. Он налетал какими-то злыми порывами, терзая деревья и вырывая из-под крыш пучки соломы. И где-то далеко, в поле, громко закаркала ворона, словно возвещая о том, что для кого-то настал конец жизненного пути…

– Умерла… Княгиня умерла… – горестным шепотом пронеслось по селу.

– Жаль добрую госпожу… Пусть упокоит ее великая Шана…

– А ребенок? Что с ребенком?

– Сказывают, жив. Мальчик…

– Благослови его Яхор… – неслись облегченные вздохи, – Имаш воспитает из него настоящего князя…

Князь Имаш держал на руках своего новорожденного сына, завернутого в льняные пеленки. Сердце отца наполнялось нежностью к маленькому существу, его родной кровиночке. Он рассматривал ребенка, и на глазах сурового воина выступали слезы счастья и умиления, и в то же время его душу разрывала горькая печаль, ведь там, в соседней комнате, лежало мертвое тело его супруги – горячо любимой, прошедшей вместе с ним все радости и горести совместной жизни. Мурава была ему хорошей женой. Она успела подарить мужу двух дочерей – сейчас им было семнадцать и пятнадцать лет – обе на выданье. Тридцативосьмилетний князь уж было думал, что не суждено ему больше иметь детей – и это печалило его душу, ведь он мечтал о сыне, которому мог бы передать свои знания и умения. С грустью и тайной завистью смотрел он, бывало, на других отцов, которым повезло учить своих сыновей всему, что должен уметь мужчина. И каждый день Имаш без устали возносил молитвы Роду, прося послать ему наследника. Он продолжал надеяться даже тогда, когда жена мягко просила его смириться с волею богов. «Стара я уж, – говорила она, – ты прости меня, мой князь, что сыном тебя не одарила. Но поздно уж мне, видать, бременем отягощаться…»

Но вот однажды в их краях появилась она – Вея, или Вейница. Она взялась невесть откуда и поселилась в лесу, в заброшенной избушке. Люди быстро протоптали тропку к ее уединенному жилищу, и очень скоро слава о ней разнеслась по округе, как о великой травнице, знахарке и ведунье. Многим оказала она добрую услугу в делах их и чаяниях, любые затруднения с легкостью она разрешала. И решил тогда князь тоже навестить отшельницу в надежде на помощь ее. Взял он с собой дары богатые, сел на коня и отправился в лес. Помнил он, что люди сказывали – являться к ведунье следует в одиночку, иначе даже в дом не пустит.

Дверь открыла худая старуха с пронзительно-голубыми, совсем молодыми глазами. Приняла она князя. Провела обряд свой – повеяла муку с крыльца с нашептываниями – и сказала, чтоб не волновался он боле, будет у него наследник, ребенок мужеского полу, что в эту же ночь понесет супруга его. «Да только с прибытком будет тебе и потеря, – загадочно добавила ведунья, – но уж не изменишь ты волю богов. Чему быть написано – то сбудется…»

Не обратил тогда обрадованный князь большого внимания на те слова. Одарил он старуху, поклонился ей в пояс со всей благодарностью и, окрыленный, лицом просветлевший, возвернулся в терем свой…

И теперь, глядя на младенца, припомнил князь вещие слова ведуньи о прибытке и потере. Понял он теперь, о чем говорила старуха – и с новой силой навалилась тоска о потерянной супруге. Никогда теперь не посмотрит он в ее глаза ясные, не увидит улыбку ее кроткую, не приласкает на ложе своем… Но разве мог он как-то предотвратить это? Ведь сказало тогда ведунья, что нельзя изменить то, чему быть предназначено…

С великою любовью и нежностью, с родительским трепетом смотрел князь на белокожего младенца, сладко посапывающего у него в руках. Бережно, едва касаясь, провел он пальцем по золотистым кудрям, что пышным ореолом обрамляли голову мальчика. Мысленно князь попросил прощения у сына за то, что не смог уберечь его мать от злого промысла судьбы. Но помнил он, что супруга его отошла в мир иной упокоенная, зная, что сполна исполнила долг свой перед мужем – родила ему замечательного, здорового ребенка, долгожданного сыночка. Она лишь успела прикоснуться холодеющими губами к светлой головушке новорожденного – и ушла с умиротворенной улыбкой на устах. И сейчас князь остро ощущал, что душа любимой жены здесь, рядом.

В соседней комнате суетились женщины, готовя тело умершей к огненному погребению. Теперь праху княгини суждено было покоиться в высокой домовине, что стала последним приютом для всех предков княжеского рода…

Имаш вздрогнул, когда кто-то прикоснулся к его плечу. Обернувшись, он узрел Вейницу. По обычаю, в тот дом, где случился покойник, можно было заходить без приглашения.