Линда Ховард - Испытание любви

Конечно, ему не теплее, ведь его тело прикрыто лишь парой свитеров, тогда как ей досталась толстая парка!

Бейли завозилась, расстегивая куртку. Она легла рядом с Джастисом на край одеяла, накрыла их обоих курткой и прижалась плотнее. Сразу стало чувствоваться, какой холод идет от промерзшей земли, и Бейли застучала зубами.

– Теплее… – чуть слышно шепнул Джастис.

– Вот и хорошо. Главное, не отключайся. Продолжай говорить. Если нет сил вести беседы, хотя бы стони иногда, и я буду знать, что ты в сознании.

Говоря это, Бейли растирала ладонями грудь, плечи и руки пилота, чтобы усилить кровообращение. Ее пальцы снова были ледяными, но по крайней мере двигались.

– У меня где-то были леденцы. Как только ты согреешься, я найду их и принесу тебе. При кровопотере необходим сахар. – Бейли прислушалась, но ответа не было. – Скажи что-нибудь.

– Что-нибудь…

– Умник чертов! – Но у Бейли даже настроение улучшилось. Похоже, Джастису было несколько лучше, чем она думала.

Камерон слушал болтовню миссис Уингейт. Порой ему начинало казаться, что его сознание раздвоилось, причем одна половина стала обладательницей женского голоса и теперь без перерыва с ним беседовала. Вторая половина иногда сползала в какой-то туман, за которым терялись звуки, и возвращалась лишь тогда, когда женская болтовня становилась слишком настойчивой.

Он так сильно промерз, что даже не смог бы уверенно ответить, есть ли у него, к примеру, ноги. Прежде Камерон и представить не мог, что можно так сильно замерзнуть.

Судя по всему, посадить самолет ему все-таки удалось, раз уж они оба живы. Камерон помнил, как мелькнул перед глазами зеленый склон в проплешинах снега, куда он и направил самолет для аварийной посадки. Растительность должна была смягчить удар. Он еще помнил несущиеся навстречу зеленые сосновые лапы, сильный толчок, а затем наступила темнота. Следующим воспоминанием было ощущение боли в голове, да и во всем теле тоже, и женский голос, с отчаянием взывающий к нему.

Было трудно сосредоточиться на предмете разговора, потому что иногда Камерон терял сознание и приходил в себя от настойчивого вопроса миссис Уингейт. Порой все прояснялось настолько, чтобы членораздельно ответить, а порой слова миссис Уингейт превращались в ничего не значащий набор звуков.

Теперь она растирала его. Это не позволяло отключиться, было даже болезненно, потому что тело онемело от холода. Когда миссис Уингейт первый раз провела ладонью по его груди, Камерон испытал тупое удивление: она даже говорить с ним не желала, а теперь тискает. Он чувствовал, что его укрыли, а затем – что к нему прижались. От женского тела исходило тепло, просачивавшееся, казалось, прямо сквозь кожу к внутренностям.

Это было удивительное ощущение. Спустя какое-то время Камерон пришел в себя настолько, чтобы суметь понять – ему в плечо тычется женская грудь. Конечно, он был почти не в себе от слабости и холода, но спутать женскую грудь с чем-либо еще не мог. И снова он сильно удивился податливости миссис Уингейт.

Постепенно к телу возвращалась чувствительность, и хотя ноги мерзли достаточно сильно, Камерон начал дремать.

И в этот момент он, найдя в себе, очевидно, достаточно для этого сил, стал содрогаться и стучать зубами, словно в припадке. Это было похоже на приступ эпилепсии, настолько трудно было удержать подскакивавшие руки и ноги. Зубы пришлось стиснуть так сильно, что заныла челюсть, но они все равно стучали, едва не прикусывая язык. Казалось, каждая мышца ожила и задергалась в своем ритме.

Через несколько минут содрогания окончились, сменившись слабостью.

Не успел Камерон расслабиться, как его сотряс новый спазм. Он ничего не мог поделать со своим телом, борьба с конвульсиями ничего не давала, а только изматывала. Все это время миссис Уингейт продолжала прижиматься сбоку, растирать его кожу, даже пощипывать в некоторых местах. При этом она что-то без перерыва говорила, и Камерон пытался уследить за ее мыслью, словно это была путеводная нить к жизни. Он уже успел сообразить, что едва не умер, и поэтому хотел бороться со смертью, не желая соскальзывать в ее гостеприимные объятия.

А смерть так и звала к себе, предлагая расслабиться, бросить борьбу, забыться сном. Если бы не беспрерывная женская болтовня, Камерон скорее всего последовал бы туда, откуда нет возврата.

– Ты дрожишь… – донеслось до него. – Это хорошо.

«Дрожишь»? Она называет эти конвульсивные подергивания червяка на крючке дрожью?

Камерон разжал зубы и выдавил, как мог, язвительно:

– Дрожишь… хм…

Он услышат что-то, отдаленно напоминающее смешок. Неужели миссис Уингейт не чужда иронии? Наверное, у него начались галлюцинации.

– Это действительно хороший знак, – сказала миссис Уингейт. – Значит, твое тело пытается выработать тепло. Я чувствую, что ты стал теплее. У тебя даже ноги стали согреваться.

Камерон мысленно обследовал свое тело. Действительно, он начал чувствовать некоторые его части, которые адски ныли. Конечно, ему еще не было тепло, но не было и так адски холодно, словно его запихнули в морозилку.

Камерон попытался открыть глаза, но веки слиплись, словно их чем-то намазали. Очень медленно, балансируя на грани сознания, он потянулся рукой к лицу.

– Что ты делаешь?

– Глаза… открыть… хочу открыть. – Пальцы коснулись чего-то липкого и густого. Они еще недостаточно согрелись, чтобы понять, нащупал ли он свои веки или ткнул рукой себе в щеку. Но липкое точно было. – Что… за дерьмо?

– Это кровь, она уже свернулась и стала липкой. У тебя ресницы склеились, – деловито ответила миссис Уингейт. – До чего ты суетливый! Полежи спокойно, погрейся. Потом я принесу леденцов, и мы попробуем протереть твое лицо. Может, потом я даже смогу наложить швы, раз ты так настаиваешь. Только не обещаю косметических рубчиков.

Швы? Он настаивал на швах?

Ах да! У него же разбита голова!

Она принесла аптечку, а он велел найти хирургические нитки. Как он мог забыть?

Камерон не желал ждать, пока ему протрут глаза, чтобы их открыть. Он хотел поскорее осмотреться, увидеть воочию, где они оказались и насколько сильно пострадала кабина. Возможно, рация уцелела и удастся связаться со спасателями.

Он завозился, но в тот же момент тело сотрясли новые конвульсии. На сей раз интервал между спазмами был более длительным, но трясло его не меньше. Миссис Уингейт прижималась к нему сбоку, словно пыталась удержать дергающееся тело. И хотя проку от ее усилий не было, Камерон был благодарен за попытку.

Когда конвульсии прекратились, у него не осталось сил даже шевельнуться. Ему больше не хотелось протирать глаза и осматривать самолет. Хотелось только спать и чтобы грудь миссис Уингейт продолжала прижиматься так же плотно, как сейчас.